– Тебе двадцать?
– Да.
– Послушай, может быть, ты мне сразу и не поверишь, но я все-таки на десять лет старше тебя и мое сердце замирало подобным образом уже много раз. – Джеки помолчала, тщательно подбирая слова. – И когда дела у меня шли неважно, – а такое время от времени неизбежно случается, – у меня всегда был старый добрый друг, который мог поддержать меня. Этот друг – моя работа. Этого у меня никто не в силах отнять.
В этот момент Джеки испытала затаенную боль. Увы, на этот раз ничто не могло помочь ей. Она подумала о тех шести месяцах, отведенных врачами ее отцу. Сможет ли она когда-нибудь научиться жить с этой болью в душе?
Роуз смотрела на нее почти с благоговением. Однако ее пальцы с обгрызенными ногтями по-прежнему дрожали.
– Может, все-таки выпьешь кофе? – спросила она.
Джеки нетерпеливо мотнула головой.
– Ты поняла, что я сказала?
Роуз снова кивнула.
– Если поняла, – продолжала Джеки, стараясь придать голосу максимально бодрое выражение, – то давай переодевайся. Иначе Макс выдерет свои последние волосы, пока мы тут будем прохлаждаться…
– Я так тебе благодарна, Джеки.
Роуз встала, впервые за последние дни ощутив душевный подъем.
Она решительно направилась в спальню, по пути подхватив рубашки и галстук Дрю, и бережно прижала их к груди. Конечно, она ведет себя очень глупо. Беспокоиться не о чем. Просто он очень занятой человек и у него очень мало времени. Он и сам ей много раз об этом говорил. Ее, конечно, немного огорчало, что он никогда не рассказывает ей о своих проблемах, несмотря на то, что по ночам стонет и даже кричит во сне. Его мучают кошмары, но, сколько она ни просила, Дрю не рассказывает о них.
Передернув плечами, Роуз вошла в спальню, в которой они столько раз предавались любви, и, остановившись на коврике из овечьей шкуры, любовно перебрала его рубашки и поднесла их к лицу, чтобы ощутить его запах. Ее взгляд мечтательно скользнул по постели. Она намеренно не меняла постельное белье, которое тоже хранило аромат его кожи. Что бы там Джеки ни говорила, Роуз не могла даже представить, что ее сердце могло бы так сладко замирать, как оно замирало, когда появлялся Дрю… Такое просто невозможно. Дрю любит ее, и она его любит, и вместе они преодолеют все трудности. И он избавится от своих ночных кошмаров.
На ее миловидном лице появилось торжественное выражение, а в голове промелькнули слова, приписываемые Мэрилин Монро. «Все умирает, – говорила Монро, – только любовь живет вечно…» Эти слова ободрили Роуз. Она даже улыбнулась и принялась что-то напевать.
Неоновая афиша у входа в театр была уже почти смонтирована. Джеки сошла с тротуара, чтобы посмотреть, как водружаются на свои места последние буквы названия «Мэрилин», такие огромные и блестящие. Джеки почувствовала, как начинает колотиться сердце, и ее охватило радостное возбуждение. Она старалась продлить это счастливое мгновение, но ее мысли неизбежно возвращались к отцу. Ему больше не играть на театральной сцене. Дай Бог, если ему удастся завершить работу над фильмом…
Более того, он сказал Клэр, что не сможет присутствовать на премьере «Мэрилин». Все препятствовало его приезду. Даже чертова шотландская погода, которая, впрочем, была вполне обычной для этого времени года. Джеки была вынуждена возвратиться обратно в театр. У нее уже предательски дрожала нижняя губа, и она боялась разразиться слезами. Не было никакой надежды, что отец приедет. Эта поездка могла окончательно добить его.
Комната, которую Джеки выбрала в качестве своего временного кабинета, была безликой и спартански обставленной. Достаточно того, что здесь были довольно приличное кресло, телефон и небольшое окно, выходящее на Мейден-лейн. На подоконнике лежал деловой блокнот, в котором был расписан весь сегодняшний день. Нужно было обзвонить массу народа, и у Джеки не было даже минуты, чтобы перекусить. Впрочем, она не была голодна. Но кофе бы выпила с удовольствием.
Зазвонил телефон. Джеки вскочила и взяла трубку.
– Жаклин Джонс у телефона.
– Где он? – услышала она шипящий голос матери. – Не молчи же, черт побери!
– Насколько я понимаю, ты имеешь в виду Дрю? – холодно проговорила Джеки. – Я полагала, что он у тебя.
– Не умничай, Жаклин!
– Я и не думаю умничать, мама. Я не знаю, где он. И не хочу этого знать. Надеюсь, что в конце концов он окажется в аду.
– Дерьмо!
– Ты пьяна?
– А ты чего ожидала?
Джеки промолчала.
– Ты видела нью-йоркские газеты? – истерично выкрикнула Анжела.
– Не понимаю, о чем ты говоришь…
Наступило молчание. В трубке только слышалось тяжелое дыхание Анжелы.
– Он все-таки это сделал, – резко сказала она. – Я думала, у него не хватит на это смелости, но он это сделал. – Она снова вздохнула, а потом добавила: – Он разрушил все мои планы. Все пропало.
– Что пропало?
– Вся моя жизнь. Моя блистательная светская жизнь!
– Я не понимаю…
– О Господи!.. Возьми хотя бы «Нью-Йорк пост». Они поместили весьма пикантный снимок твоей мамочки.
Анжела рассмеялась, но ее смех больше напоминал всхлипывания.
– С тобой все в порядке? – с беспокойством спросила Джеки.
– Ты помнишь, кто такая Милашка Джонс? Помнишь, Жаклин? Ты ведь повсюду ездила со мной.
Джеки вздохнула.
– Кто раскопал это?
– Дрю и раскопал… И передал в газеты.
– И что ты теперь будешь делать?
– Что я буду делать? – всхлипнула Анжела, захлебнувшись от ярости.
Она вспомнила весь свой унизительный разговор с Доджи. Каждое слово.
Убийственная ирония судьбы заключалась в том, что, как оказалось, Доджи и знать не знал о том, что появилось в газетах. У них состоялся странный разговор. Он забормотал какую-то несуразицу, а она что-то сладко лепетала голосом девочки-школьницы и все ждала, когда он наконец заговорит о том, что прочитал в газетах. У нее дрожали колени, но Доджи так ничего и не сказал. То есть ничего имеющего отношение к происшедшему. Зато под конец разговора он выплеснул на нее другую новость, которая сразила ее наповал. У Доджи появилась другая женщина. Даже теперь ее разум отказывался этому верить.
– Ну что же, – проговорила Анжела, – высоко летать – низко падать. Пропадать так пропадать.
– Этот мелодраматический тон тебе не идет, – сказала Джеки и снова вспомнила об отце. – Ты, наверное, думаешь, что я начну тебя жалеть? Увы, я на это не способна.
– А я от тебя этого и не жду! – отмахнулась Анжела.
Джеки давно следовало бы к этому привыкнуть, однако черствость матери продолжала ранить ее по- прежнему.
– У меня много работы, – словно извиняясь, проговорила она.
– А, этот твой дурацкий мюзикл… – вздохнула Анжела, почувствовав внезапную усталость. – Кстати, теперь ты можешь получить свои деньги.
– Деньги?
– Да. С твоего счета.
Анжела говорила об этом так, словно преподносила дочери кулек с конфетами.
