валяешься плашмя, как половая тряпка, а роскошный мужик смотрит на это безобразие с высоты своего двухметрового роста!
– Про половую тряпку – это ты зря! – укорила ее Нюня.
– Ах, как же ты боишься всего полового! – злобно прошипела Тяпа, с готовностью включаясь в вечные разборки на тему нашей с Нюней подавленной сексуальности.
– Цыц! – свистнула я обеим испуганным сусликом.
– Так! – удовлетворенно молвил красавец мужчина, присев на корточки и обозрев мое трепетное тело, наготу которого лишь в малой степени прикрывали трусики, лифчик и вешалка, полегшая на меня поперек, как шест, оторванный в ходе искрометного выступления темпераментной стриптизершей. – Это снова вы? Опять упали к моим ногам!
– Да идите вы со своими ногами! – тщетно пытаясь выползти из-под вешалки, огрызнулась я хамским голосом Тяпы.
– Я помогу, – предложил красавец и, ухватив деревянный шест, в который я вцепилась, как богомол в травинку, поднял меня вместе с этой палкой.
Мы стояли так близко, что я почувствовала тепло его большого тела. Надо сказать, что полноценному теплообмену мешало только белье – два небольших предмета нижней одежды у меня и один у него. Ну, и еще шест деревянной вешалки.
– Вы позволите? – светски спросил красавец, мягко отнимая у меня эту дубинку.
– Да, конечно, – пискнула я, загипнотизированная долгим взглядом опалово-серых глаз.
Мне не пришло в голову уточнить, на какое именно действие он испрашивает разрешение, а зря. Отодвинув в сторону разделяюший нас шест, атлант свободной рукой придержал мой затылок и с беспримерной дерзостью запечатлел на моих губах страстный поцелуй. Я просто оцепенела от изумления, буквально застыла, как парализованная! Некоторое время я никак не препятствовала наглецу, отчего жаркое лобзание затянулось настолько, что нахал решил перейти к следующей стадии процесса. Тут ему понадобились обе руки, он выпустил вешалку, а я машинально подхватила падающую палку и так же машинально треснула ею по златокудрой голове.
– Какого черта?! – искренне изумился он, отпуская меня и хватаясь за голову.
Я пригнулась, проворно поднырнула у него под локтем, подхватила с пола свои одежки и выскочила из номера, шарахнув дверью о косяк с такой силой, что пластмассовая цифирька «4» сорвалась с гвоздика и упала на пол.
В следующую секунду дверь номера, сделавшегося безымянным, задрожала, ручка задергалась, изнутри послышалась приглушенная брань, и я поскакала вдоль по коридору на одной ножке, на ходу натягивая джинсы и на три голоса (два внутренних и один внешний) проклиная свою судьбу. Почему, ну почему у меня все всегда складывается совсем не так, как у героинь любовных романов?!
Хакими Ногаи сидел на высоком барном стульчике у стойки ресепшена и с выражением читал вслух стихи русских поэтов в японском литературном переводе. Прочие интуристы внимали ему с умеренным интересом. Ногаи-сан относился к числу всезнаек, способных посрамить эрудицией современный компьютер, но, в отличие от компьютера, не ждал, пока кто-то проявит интерес к его обширным базам данных. Ногаи- сан нес свет знаний в темный японский народ по собственной инициативе, пресечь которую без хлороформа и огнестрельного оружия не было никакой возможности.
Участники японской делегации слушали чтеца-декламатора с тусклыми улыбками на пасмурных лицах. Глубина знаний, которыми Хакими Ногаи был залит по самую плешивую макушку, внушала им определенное уважение, однако рифмованные строки нагоняли невыносимую скуку. Искусственно стимулируя у соотечественников интерес к русской литературе, Ногаи-сан сопровождал каждое стихотворение пространным социально-историческим комментарием, который был призван утвердить кровную связь поэтических образов с реалиями современной российской жизни.
Стихийный литературный кружок как раз перешел к разбору и обсуждению одного из стихотворений Сергея Есенина, когда аккурат на словах «задрав штаны, бежать за комсомолом» в холл выскочила девушка, на бегу деловито осуществляющая вышеуказанную манипуляцию со своими собственными штанами. Это явление весьма оживило поклонников русской литературы.
– Комсомол – это молодежное коммунистическое движение, которое было широко распространено в России в прошлом веке, – поспешил проинформировать соотечественников всезнающий Ногаи-сан.
Японцы проводили крепкий джинсовый зад бегуньи одобрительными взглядами. Прозвучало предположение, что бежит она не иначе как за комсомолом, а это уже было любопытно, так как отчетливо пахло российской экзотикой.
– Где-то там есть комсомол! – обоснованно предположил одноглазый Мицуи Хирото, заинтересованно сверкнув неповрежденным оком в сторону кухни, куда проворно удалилась девица в джинсах.
– Вряд ли, – усомнился Хакими Ногаи, вспомнив исторические выкладки. – Комсомольская организация в России в настоящее время практически прекратила свое существование.
В этот момент вниз по лестнице со второго этажа гигантскими прыжками проскакал рослый молодой человек с гневно сверкающими очами. Он мчался вслед за бегуньей и, что характерно, также застегивал на ходу штаны.
– Комсомол есть! Он там! – вслед за проницательным Мицуи Хирото загомонили любознательные японцы, и вся ватага живо снялась с места, чтобы найти и своими глазами увидеть такой махровый анахронизм и пережиток коммунизма, как комсомол в его довольно редкой кухонной вариации.
Застегивая «молнию», я слетела на первый этаж, оставила без внимания непонятные крики японцев, сгрудившихся в холле, вихрем ворвалась в кухню и с разбегу налетела на Шульца, едва не опрокинув его в огромную кастрюлю с весело булькающим супом.
– Кто спал в моей кровати? – страшным голосом главы семейства трех медведей зарычала я, схватив Бориса Абрамовича за тесемки кухонного фартука.
Лямки жалобно треснули и оборвались. Борис Абрамович хлопнул глазами и открыл рот, забыв добавить к этому действию звуковое сопровождение.
– Я спрашиваю про мужика в моей постели! – напомнила я, как следует встряхнув Бориса Абрамовича за рубашку и лишив ее верхней пуговки.
Резко распахнувшаяся дверь кладовки стукнула меня по спине и сплющила с Шульцем в один большой сэндвич. Потом дверь отъехала обратно, оставив меня в склейке с Шульцем, и тут же послышались торопливые шаги.
– Вай ме! – голосом высокооплачиваемой наемной плакальщицы заголосила ревнивая Рузанна Шульц. – Какой позор! Муж мой, ты осквернил наш очаг!
Шульц, которому упомянутый очаг вкупе с горячей кастрюлей припек филей, взвизгнул и оттолкнул меня с порывистостью танцовщика, исполняющего зажигательный латиноамериканский танец. Под барабанную дробь осыпавшихся рубашечных пуговиц я отлетела прочь, унося с собой рваный кухонный фартук. Мое место у жаркого тела Шульца немедленно заняла Рузанна. В руке у ревнивицы была палка сухой колбасы, и она тут же пустила ее в ход, используя деликатесный пищевой продукт как банальную дубинку.
– Рузочка, ты не поняла! – отчаянно взвыл Борис Абрамович, ощутив на себе крепость хорошо выдержанного колбасного изделия.
А я тоже влипла спиной в некую обширную твердь, которую в первый момент приняла за стену, но поняла свою ошибку, когда предполагаемая стена туго обхватила меня крепкими руками. Я не по собственной воле совершила сальто в полтора оборота, а затем испытала мощный акустический удар.
– Какого черта ты дала мне по башке?! – проорал мой белокурый атлант.
– А чего ты лезешь со своими дурацкими поцелуями?! – обиженно крикнула я в ответ.
И совершенно некстати подумала, что теперь мне, наверное, придется заплатить владельцу «Либер Муттер» за поломку двери четвертого номера. Нисколько не удивлюсь, если выяснится, что этот дюжий придурок выбил ее вместе с косяком!
– Вай ме! Горе мне, горе! – на два голоса вопили Шульцы, извращенчески истребляя хорошую колбасу.
