монохромным. Как в детстве. Юлю вообще легко выбить из колеи. Скажи: «Ты – черная!» – и всю неделю будет страдать, копаться в себе, разыскивать пороки. Юлька, как никто, склонна к самокопанию. Вадик Струганов видел ее потенциал, но осторожничал, ему нравились сильные неоднозначные женщины, но предпочитал он все-таки одомашненный вариант. Например, Алину. Такая за любимого «гуру» «порвет на тряпки»! Слова великому учителю поперек не скажет, а если скажет, то предварительно исполнит «танец почтительности». Это она со слушателями сама надменность. С Вадимом Алина такая белая и пушистая, что с нее можно шерсть чесать на платки. Оренбургские. Вадик не дурак, конечно, видел все проделки и хитрости Алины, но… Каждому лидеру нужны люди, лично преданные именно ему, а не только его делу. Верная соратница, разделяющая твои идеи, готовая за тобой в огонь и в воду, это немало. Правда, ревнива и амбициозна, увлекается и может разогнать кого надо и не надо. Но если отслеживать, то излишнее рвение всегда можно пресечь. А тем, кто не хочет попасть под карающий меч, отличная школа дипломатии, а также тренировка. Уворачиваться можно научиться не хуже, чем у мастера восточных единоборств. Тоже полезно. Впрочем, иногда Алина сама предпочитала закрывать глаза на некоторые вещи, чтобы не расстраиваться и не ссориться с обожаемым Вадиком. По обстоятельствам. Например, Тане она совершенно не мешала… Роман с Вадимом начал развиваться с первого дня Таниного появления на курсах, на полутонах и полувзглядах. На тонких планах, как любили говорить тогда. Если точнее – на уровне второй и четвертой чакры, больше, конечно, на уровне второй, отвечающей непосредственно за секс. На физическом плане все материализовалось в самом начале унылой затяжной весны, когда Таня уволилась с завода – совсем перестали платить – и, не торопясь, подыскивала себе место, чтобы не скучать дома. Можно, конечно, и не работать, денег Валера на Гошика давал достаточно, Тане хватало, но она не любила подолгу сидеть дома. В то утро она собиралась на очередное собеседование, но поехала совершенно в другую сторону. Ее вдруг неудержимо потянуло на курсы, и не просто в аудиторию, а в то маленькое помещение, которое все почему-то называли кафедрой. Она завела машину и за полчаса долетела на другой конец города, не попав ни в одну из многочисленных «пробок», доехала до шестого этажа, привычно поднялась по лестнице на седьмой, прошла по темному коридору, освещаемому слабым лучиком света, падающим из полуоткрытой двери кафедры. Вадим сидел за столом и что-то рисовал на листке бумаги. Он поднял голову на слабый скрип открываемой двери:
– Привет, а я тебя ждал…
– Привет, – Таня плотно прикрыла за собой дверь.
Вадим встал и закрыл ее на защелку, потом повернул три раза ключ в замке, сделал несколько пасов руками перед дверью, пояснил:
– Чтоб не шастали…
Их бросило друг другу, как будто они оба провели минимум полгода в полнейшем воздержании… У Тани почему-то все романы начинались исключительно с бурной ноты… Вот и тогда… Одежда разбросана по двум маленьким комнатам «кафедры»… Два часа приятного безумия… Таня была легкой и гибкой, неудобств неприспособленного для любви помещения не замечала… Да и какие неудобства, когда хорошо? Только без щемящей ноты того первого романа с Валерой… Но ЭТО не повторить, даже пытаться не стоит. Таня давно поняла.
Их утренние встречи продолжались всю весну. Ни едва заметная волна сплетен, ни то яростные, то тоскливые взгляды Кривенко не мешали им наслаждаться друг другом. Как восхитительно – заниматься любовью с человеком, равным по силе! Играть волнами энергий, проходящих через тело, становясь с каждым оргазмом все сильнее! Взлетать самой, подхватывать своего партнера, вынося его в неведомые небеса! Они почти не говорили. Не нуждались в разговорах. Понимали без слов. Полет прекращался, едва закрывалась дверь, и каждый возвращался в свою жизнь. И в этом была редкая прелесть свободы от обязательств и сильных чувств, которые Таня почему-то не могла испытывать после того, как «купальская отрава» заполнила ее вены, а Вадик не стремился. Все закончилось, когда зацвела сирень. Таня вышла на балкон, вдохнула пьянящий запах и не поехала. Они даже ничего не обсуждали и не выясняли отношений. Выпили их до дна и отставили бокалы, сохранив приятное воспоминание, немного терпкое, но дивное, как послевкусие от дорогого вина. Тогда Тане казалось, что Вадим ее чувствовал и понимал, с кем имеет дело. И принимал. Впрочем, может, так оно тогда и было.
На исписанной с первого по пятый этаж лестнице Юлькиного дома, как всегда, не было света. Кто и зачем вывинчивал и выбивал лампочки в многострадальной пятиэтажке, совершенно неясно, но происходило это с завидным постоянством. Жильцы подъезда, по словам подруги, все как один имели фонарики. Таня фонарик не захватила. Впрочем, есть свет или нет, ей безразлично, в темноте Таня ориентировалась не хуже летучей мыши. Перешагивая через окурки, пачки из-под сигарет и пакеты из-под чипсов, она поднялась на третий этаж. Поставила книги. Позвонила. Юлька открыла дверь, едва не сбив ее с ног – дверь открывалась наружу. Дома Вишневская почему-то любила носить исключительно яркие вещи, поэтому выглядела весьма экзотично. На ней были пестрая гавайская рубаха-размахайка и розовые брюки- слаксы. Походила подруга в этом наряде на американскую домохозяйку, Таня насмотрелась на них, наблюдая заокеанскую жизнь матери. Надо отдать должное, Юлька неустанно боролась с растущим весом и до средней американки все же не дотягивала, но все равно телом была обильна, что неизменно повергало ее в депрессию, особенно когда вставала на весы. Она удивленно уставилась на стопки книг, оттягивающие Танины руки:
– Привет. Чаю хочешь? Что это ты притащила?
– Книжки. Справочники по лекарственным растениям. Может, пустишь в дом?
– Проходи. Зачем?
– Ты вроде интересовалась. Что, уже не надо? Увлечение прошло?
– Нет, не прошло. Но я и у тебя могу посмотреть. Тебе разве самой не нужно?
– Я их уже наизусть выучила. Ладно, не пригодится – выкинешь. Мне жалко. Хорошие книжки, не один год подбирала.
– Зачем выкидывать? – изумилась Юлька. – Выкинуть ты и сама могла бы. Я лучше пользоваться буду. Или на дачу отвезу. Я там траву собираю.
– Отлично. Что ты про чай говорила?
– Закипает. Пойду заварю, раздевайся пока.
– Какой?
– Какой любишь. Черный, цейлонский, крупнолистовой, без добавок. А хочешь земляничный?
– Нет, черный.
– А шарлотку? Вчера пекла.
– Спрашиваешь!
За чаем со вчерашней шарлоткой Юлька делилась новостями. Деликатно сплетничала и жаловалась на жизнь. Сперва поплакалась, как пролетела с сюжетом про Таню, потом попеняла за Глеба, даже высказав мнение, что работа с ним – это свинья, подложенная Марьяне:
– Он Марьяшке всю душу измотает, помяни мое слово. И нагадит в эту самую душу. В самую серединку. Зря ты их свела.
– Уймись, Юлька! Не вмешивайся ты! Марьяна не маленькая, могла отказаться.
– Ты не понимаешь! Марьяна – невинная душа! А Глеб – это Вальмон! Демон! Вот увидишь, ему будет доставлять удовольствие дразнить ее и наблюдать, как она трепещет! Это только с тобой он такой дрессированный! Потому что ты, – Юлька замялась, подбирая слова, – ну если честно, ты не такая, как другие бабы. В тебе ведьмы слишком много.
Таня помолчала минуту, внимательно глядя в Юлькины честные «щенячьи» глаза. Удивительно! Все замечает! Как это в ней уживается: инфантильность и какая-то древняя глубина. Старая душа и незрелая личность.
– Ты преувеличиваешь. Глеб не интриган и не такой уж ловелас. И потом, Марьяна все сама про него понимает. Ты ей говорила, я говорила. Разберется.
– Я боюсь за нее.
– Я тоже за нее боюсь – но другого: например, что наша Марьяша превратится в оживший «Бюллетень недвижимости». Пару месяцев назад она, знаешь ли, очень была к этому близка. Ей нужна встряска. Так что Глеб – еще не самое худшее, что может произойти.
– Да, ты права, она здорово очерствела за последнее время, – Юлька согласно закивала, – сама ее не
