— Знаешь что? Ты, пожалуйста, сбегай узнай, а я пока здесь побуду, хорошо? Немножко только ягод насобираю, хорошо?
Ганька кивнула и замелькала по огороду босыми пятками.
Варя уселась на развилине веток и спустила ноги. Галчонок сидел против неё и чистил клювом перья.
Есть недозрелую черёмуху очень скоро стало невозможно: язык распух и еле ворочался во рту. Слезть же с дерева было тоже невозможно: к нему, раскачиваясь и похрюкивая, приближалась огромная, заляпанная грязью свинья?
— Феденька, что это она? — тихо спросила Варя, когда свинья начала яростно подрывать черёмуху носом.
Галчонок молчал. Варя потянулась, взяла его в руки и обомлела: черёмуха затряслась, как тонкая осина — свинья зачесалась о неё спиной.
Варя вцепилась в ветку, с ужасом глядя вниз. С одной стороны под черёмухой темнела густая высокая крапива, с другой, задрав рыло и скосив на Варю злые маленькие глаза, стояла свинья. Вот она повернулась боком — черёмуха затряслась ещё сильней. Варя прижала к животу галчонка, ухватилась одной рукой за ствол и встала, но тонкая ветка ходила под ней ходуном.
— Ой! — взвизгнула Варя и вдруг, взмахнув галчонком, прыгнула вниз в крапиву.
Точно кто укусил её за голые икры. Стремительно вылетела она из крапивы и зигзагами понеслась по грядкам огорода, не разбирая дороги, наверх к дому. Свинья перестала чесаться и с удивлением смотрела ей вслед.
У калитки во двор Варя наконец перевела дух. Ноги жгло огнём. На икрах поверх красных пятен быстро вспухали белые бугорки. Галчонок шипел, разевая клюв. Варя похлопала его рукой и, отдышавшись, сказала:
— Вот видишь?.. Всё-таки убежали… благополучно.
С порога в зеркало прежде всего был виден самовар. Большой, сияющий, как солнце, с бьющей прямо в потолок струёй пара. Жарко горели угли в дырочках поддувала. На конфорке лоснился запотевший, в малиновых розах, чайник. Над самоваром покачивалась блестящая электрическая лампочка. А в самоваре, перекошенные и маленькие, но очень чёткие, двигались и улыбались лица: бабушкино, той старухи в платке, Ганьки, которую бабушка поставила перед собой и держала зачем-то за косицу, Спиридона и дяди Бориса Матвеевича. Дядя был в синем комбинезоне с «молнией» и полевой сумкой через плечо, очень весёлый. Рядом на скамейке сидела Вера Аркадьевна.
Варя на цыпочках перешла порог. Галчонок, увидев Ганю, ворохнулся и забил крылом.
— Тише, Варвара! — сказала Ольга Васильевна. — Мы слушаем вас, Аграфена Кирилловна.
Старуха в платке перебрала коричневыми пальцами кисти накинутой на плечи нарядной шали, точно сосчитала что-то, и медленно, важно ответила:
— Пытаешь ты меня, неоценная, подавал ли той охотник о себе слух? Сказывают, а я так не шибко много о том знаю, сказывают, ушёл он за Каму в лесничество и в глухомани сычом живёт. Брешут люди, то нет, не знаю. До нас, в Сайгатку, почитай, годов десять не хаживал. Может, и помер уже, всё может. Дюже старый, верно, стал. Да…
Она помолчала и опять засчитала на кистях шали.
Борис Матвеевич неслышно подошёл к Варе. Согнул ей руки в локтях и вместе с галчонком высоко поднял в воздух.
— Ух! — сказала Варя.
— Как дела, племяша? — Он опустил её, почесал за ухом пальцем. — «Чердаке сундуке…» Рассказывай, чем рот вымазала. Черёмуху ела? Бабушке объяснила, почему из поезда сбежала?
— Я не сбежала, — сказала Варя. — Я отстала!
— Ах, отстала! Идём со мной в клуб за чемоданом. Бабушка хочет, чтобы ты сама мне чертежи отдала. Вот уж, признаться, порадовала. С той недели как раз на дальние шурфы ехать — вдруг старая карта и поможет. Пойдём!
— Пойдёмте, — сказала Варя. — Сейчас, вот только галчонка Гане отдам. Ой, знаете, а нас с ним здесь в огороде чуть свинья не забодала! Пойдёмте…
Дальние шурфы
— Смотри, — сказал Борис Матвеевич и расстелил на розовом мху уже знакомый голубой хрустящий лист. — Смотри, Варюша… Шурфы начинаются вот отсюда, от Чёрного лога. На старой карте это место заштриховано коричневым. Видишь?
— А стрелка зачем?
— Стрелка показывает направление залежей бокситов. К юго-западу, то есть на SW, двадцать восемь километров от правого склона вот этого оврага. Видишь, зелёные полосы? Дальше пласты бокситов, вероятно, идут глубже.
— Это у барсучьих нор?
— Откуда знаешь? — Борис Матвеевич притопывает ногой, посвистывает и мурлычет что-то. — Там, где раньше были барсучьи норы, заложены теперь буровые скважины. Мы ведём разведку и бурением, и шурфами. Понятно?
— Ага. Вот этот самый и есть шурф?
Перед ними темнеет в земле глубокий колодец. Вокруг него жёлтая насыпь и отдельными кучами порода, отвал из шурфа: красноватая — глина, светлая — известняк, и кирпичная с круглыми бобовинами, в которой, может, и есть эти самые бокситы. Из них уже потом будут добывать на заводе важный металл алюминий, как рассказывала Вера Аркадьевна.
Геологическая партия у дяди небольшая. Он сам — старший геолог, просто геолог — Вера Аркадьевна, коллектор — Толя, ну и, кроме них, конечно, рабочие, которые роют шурфы, мастера- бурильщики. Спиря — вроде личного секретаря у Бориса Матвеевича. (Это всё Варя уже узнала из рассказов Ганьки.)
С любопытством смотрит она опять на шурф. Над ним стойки с круглым воротком и двумя рукоятками. На вороток намотан канат, к которому привязана бадья, чуть побольше обыкновенного ведра. Рукоятку воротка придерживает Маша Азарина. Это большая и сильная девушка, насмешница и хохотунья, после Веры Аркадьевны и Толи — первая помощница дяди. Маша работает в геопартии, а по вечерам занимается с Толей по химии, по черчению, готовится тоже стать коллектором. Сколько они вместе с Борисом Матвеевичем изъездили уже километров в поисках бокситов! Маша такая сильная, что часто заменяет воротовщиков, помогая дяде спускаться в шурфы.
— Готово? — спрашивает Борис Матвеевич. — Ну, поехали!
Он становится в бадью. Маша постепенно отпускает рукоять воротка, канат разворачивается, щёлкает на воротке тормоз, и бадья медленно едет вниз. Вот уже исчезла в шурфе дядина фуражка, а канат всё ползёт и ползёт. Потом из глубины доносится стук молотка — Борис Матвеевич начинает брать пробы.
Варя ложится животом на насыпь и смотрит в шурф: глубоко внизу, в забое, пляшет маленький светлый круг. В шурфе темно, но к канату дядя привязал электрический фонарик, он освещает стенки шурфа.
— Дядя, — кричит Варя, — тебе не страшно?
— Не-ет. — Голос у Бориса Матвеевича глухой, как из бочки. — Погоди, я вылезу, ты тоже спустишься.
— Хорошо! — кричит Варя, а сама отползает на животе от шурфа, и Маша звонко хохочет над ней.
С Камы летит свежий ветер, с шелестом пригибая высокую полынь. Пахнет горькой её прохладой.
