Я поймал взгляд бывшего полицая Волохова. Он топтался в нашей кучке. Я достал из ниши и протянул ему две немецкие гранаты, похожие на крупные гусиные яйца.
— Бери и бегом поверху. Бросишь, как увидишь фрицев. Обращаться с ними умеешь?
— Научили немцы! — поддел его кто-то.
Я открутил колпачки, вытряхнул вытяжные шнурки.
— Вот так и побежишь. Когда дернешь, выжди секунду и бросай.
— Ясно…
Над траншеей роем летели пули. И наши, и немецкие. Мы поджимали фрицев и мадьяр. На правом фланге ожесточенно дрался первый взвод во главе с ротным. Мы со вторым взводом напирали слева и в центре. В этой каше одуревшие от постоянных смертей люди стреляли, не жалея патронов. Надо было срочно выковыривать очередное пулеметное гнездо и добивать второй танк, где образовался крепкий узел обороны.
Волохов, лихорадочно двигая кадыком, озирался по сторонам. Лет тридцати, крепкий, видный мужик, он, в отличие от нас, сопляков, уже познал вкус хорошей жизни. Едва ее не лишился, пережив долгие недели ареста, жестоких допросов и страх висевшего над ним расстрела. Он перебежал поле, где полегла половина роты, и вот его снова гонят на стволы. За что? Неужели нет других?
— Быстрее! — рявкнул Чеховских. — Пристрелю!
Волохов вымахнул вверх, но пробежал лишь шагов пять. Брякнулся и пополз, вжимаясь в землю. Медленно! Второй танк лупил из пушки и пулемета по наступающей роте. Танкисты лихорадочно посылали осколочные снаряды, а нас не пускал к танку пулемет и засевшие в траншее фрицы.
— А, тварь полицейская…
Самарай, размахнувшись, швырнул «колотушку» с деревянной рукояткой. В траншею попал, но граната взорвалась за пулеметным гнездом. Мы получили в ответ длинную очередь и несколько «колотушек», рванувших совсем рядом. Иван Чеховских отшатнулся. Кожух его автомата развернуло осколками. Мы швыряли гранаты, как камни. Все подряд: наши РГД и «лимонки», трофейные «колотушки». Впереди стоял сплошной треск, взлетали комья земли, жерди, тряпье.
Застывший на месте бывший полицай Волохов неуклюже, не поднимая головы, тоже наконец бросил свои гранаты. Вряд ли он попал. Развернувшись, пополз назад. Но мы гурьбой бежали навстречу по траншее, стреляя на ходу. Волохов приподнялся и снова свалился на бруствер. Мне показалось, что в него стрелял кто-то из наших.
Пулеметное гнездо было разворочено. Два трупа возле разбитого пулемета. Третий немец уползал, волоча нижнюю половину туловища. Его догнал Вяхов и ударил прикладом по голове. Позади сильно рвануло. Оглянувшись, увидел горевший танк со свернутой башней. Лыков одолел его! Оставшийся «Туран» и сбившиеся вокруг него немцы вели огонь из пушки и двух пулеметов. Я расстрелял второй диск и достал из голенища сапога запасной рожок Рядом со мной присел запыхавшийся Андрей Усов с трофейным автоматом в руке.
— Фрицев и мадьяров из танка добивали, — сообщил он. — Ничего, что я винтовку оставил? С автоматом ловчее.
— Ничего. Потом подберешь. Только больше от меня не отходи. Ты же вестовой.
— Не буду, — по-мальчишески заморгал он.
Взвод уже подбирался ко второму танку. Но, завалив траншею разным хламом и землей, нас снова обстреливали из десятка стволов. Чеховских собирал гранаты, которых опять не хватало. В танк полетела бутылка КС. Разбилась возле капонира, заливая землю густо чадящим пламенем. Боец еще с одной бутылкой приподнялся для броска. Очереди опрокинули его, раскололи бутылку. Залитый пламенем, он поднялся, завертелся, как в страшном танце. Крик резал уши. Нечеловеческий, животный. Не зря бойцы не хотят связываться с этой чертовой горючкой. Человек катался, не в силах сбить пламя. Обреченный крик, как электрическим током, подстегнул меня. Не дожидаясь, когда соберут гранаты, я кинулся вперед, увлекая за собой остатки взвода. Добейте же его, чтобы не мучился!
Кончился и этот автоматный магазин. На бегу выдернул из сапога запасной. Пока перезаряжал, вперед вырвался мой командир отделения Колобов, стреляя на ходу. Пули простегнули ему шинель, пробив тело в нескольких местах. На его месте возник еще один боец с ручным пулеметом. Он успел выпустить весь диск и тоже упал. В нескольких шагах от брошенного станкового пулемета МГ-08 на треноге и трупов немецких пулеметчиков.
Мы прорвались к танку, где, сцепившись в клубок, дрались прикладами, штыками, саперными лопатками штрафники первого и второго взводов. Двое бойцов, вскочив на танк, стреляли в смотровые щели из винтовок, лихорадочно передергивая затворы. В танке что-то рвануло. Бойцы бросились прочь. Открылся широкий боковой люк Танкиста выбросило следующим взрывом, а из прямоугольного отверстия выплеснулись языки пламени.
Малышкин, с перемотанной грязным бинтом ладонью, махнул рукой, показывая мне направление:
— Николай, бери людей и добивай минометчиков. Они где-то в рощице засели.
— Есть.
Я невольно глянул на горевшего бойца. Он лежал неподвижно. Отмучился, бедолага!
— Иван, Андрюха, Самарай! Вали за мной. Остальные тоже.
Ого, нас немало осталось! Меня догонял Василий Лыков с МГ-42 и еще десятка полтора штрафников. В редкую рощицу посеченных осколками вязов влетели обозленные, дурные. И не от водки, действие которой у всех прошло, а от запаха крови и горелого мяса. Может, поэтому нас не остановил пулеметчик, у которого не выдержали нервы, когда на него вывалилась цепь облепленных землей, кровью, отчаянно матерившихся русских «штафирен». Успел все же свалить очередью двоих, бросился убегать, но его догнал «западник» Горобец и, сломав приклад, оглушил. А потом с маху воткнул острые обломки в живот. А я уже видел знакомый сдвоенный окоп, вырытый по правилам немецкой фортификации, с отсечными норами, укрытиями для людей, погребками для боеприпасов. В каждом отсеке стояли по два взорванных немцами в последний момент миномета (во дисциплина!) и кучи плетеных корзин с минами и пустых.
Человек двенадцать из расчетов убегали, стреляя на ходу, изредка оборачиваясь. Они успели взорвать минометы, но упустили время. По ним били изо всех стволов. Лыков — длинными очередями из МГ-42, уперев сошки в бруствер. Злотников — из своего ППШ, Андрюха Усов из трофейного автомата, меняя магазины и рассеивая пули в воздух. Клацали затворы, и кучка штрафников с матюками торопливо стреляли из винтовок, расплачиваясь за немецкие пули, которых сумели избежать. В азарте стрелял и я. Добивая последний магазин. Не догадался взять у бойца винтовку — ведь я же снайпер, черт возьми! Продолжали огонь и когда оставшиеся в живых четверо-пятеро немцев влетели в кустарник, проламывая путь к спасению.
К убитым, посылая на ходу пули, уже направлялись человек пять бойцов — за оружием и за трофеями. Остальные шарили по закуткам, обыскивали трупы. Победили, вышибли немцев, ура! Как бы не так.
Заканчивающийся бой преподнес свой последний оскал. Мадьяр (кто называл их трусами!) в изодранном мундире, с пропитавшейся кровью повязкой на голове и шее, поднялся из бокового окопа. Туда складывали тяжело раненных. И в них наверняка засадили на всякий пожарный пару автоматных очередей. Не добили. Я успел разглядеть нашивки, орден, серебряное шитье на мундире и разжимающуюся ладонь с гранатой-бочонком.
— Мины!
Шарахнулись прочь. И я в том числе. Кто-то не успел. Граната рванула в ладони венгерского офицера сухо и трескуче. Мины не сдетонировали. Но Вяхов, шаривший в карманах убитых, едва не под ногами у офицера, получил сноп осколков в голову и спину. Горобец был ранен в руку. Самарай, оглядев трупы, позвал кого-то из воров, и оттащили тело Вяхова в сторону.
— Полтора года рядом на нарах парились, — сообщил он мне, держа в руках офицерский кортик в отделанных серебром ножнах. — Глупо погиб. А офицерик-то отчаянный.
А ко мне подошел «западник» Горобец, без шинели, с засученным рукавом гимнастерки. Предплечье было словно располосовано ножом. Густая кровь часто капала на носок его английского ботинка.
— Подтвердите, товарищ лейтенант. Не трус, не самострел. Немецкий осколок. Бумажку выпишите,
