душистых полевых цветов с биноклем в мужественных руках. Из наблюдательного пункта закрытой огневой позиции даю команду: «Цель — скопление живой силы, уровень двадцать девять, прицел сто семнадцать, правее второго ориентира три ноль, залпом по три снаряда из девяти орудий, осколочно-фугасным, взрыватель осколочный…» и сухо, как приговор, произношу: «…огонь!» Две-три оглушительные секунды — и вместо живых парней по остекленевшему полю разбросаны мелкие фрагменты обугленных тел.
Сквозь свистящий звон в ушах я немо кричал в небеса: «Не дай мне, Боже, никогда убивать людей! Никогда!»
Вернувшись в город со стрельб, мы всем учебным взводом решили прорваться в университетский бар. Во-первых, после участия в военных действиях остро хотелось чего-то сугубо мирного, а во-вторых, там сегодня играл «Дима с урками», официально — вокально-инструментальный ансамбль «Демиурги». Об этом творческом коллективе слагали мифы и легенды, о нем по Би-Би-Си вещал Сева Новгородцев. Как пропустить такое шоу? Ну как?.. И мы через высоченный забор с колючей проволокой, через задний двор с мусорными баками, через окно в туалете — просочились в оцепленное дружинниками помещение. Здесь, в блаженной духоте, между накрытыми чайными столами, прямо на полу возбужденно сидели такие же как мы злостные, махровые нелегалы.
Видимо, официальная часть программы с песнями типа «Знамя труда над галактикой» завершилась. Начальство, ввиду неотвратимого приближения музыкального беспредела, дипломатично удалилось, строго наказав администрации бара следить, чтобы все было на уровне. Те так же строго и решительно кивнули: не беспокойтесь, тэщ-щ-щи, все под контролем. Наконец, музыканты сменили строгие белые костюмы на потертые джинсы с грубыми свитерами, распустили волосы по узким плечам, надели дымчатые очки «макнамара» и буднично вышли на сцену. Зал на секунду вспыхнул овациями, солист Дима поднял руку, и встала тишина.
Мягко всхлипнула соло-гитара, робко отозвались тарелки, будто издалека заурчал бас, свирелью прошептал синтезатор… Солист задумчиво произнес в микрофон: «Мы. Похоронены. Где-то…» — и в густом воздухе взорвался гром: «…под Нар-р-рвой!» Все разом подхватили песню и вместе с рыдающей гитарой, под рокот басов и набат синтезатора захрипели: «Под Нар-р-рвой! под Нар-р-рвой!! Мы похоронены где-то под Нарвой — были и нет. Так и лежим, как шагали попарно! попарно? попарно… Так и лежим, как шагали попарно — и общий привет…»
Мне в уши с обеих сторон кричали соседи: «И не тревожит! ни враг! ни побудка! побудка? побудка… замерзших ребят. Но только однажды мы слышим как будто… трубы трубят». Все затихли и только солист хрипловатым голосом скомандовал «…Эй, поднимайтесь такие-сякие! Ведь кровь не вода!»
Тут мы вскочили, взялись за руки и все вместе заорали: «Если зовет своих мертвых Россия… Россия! Россия!!! Если зовет своих мертвых Россия — значит, беда!» Кто-то уже рыдал со слезами, кто-то стонал, как от боли, кто-то шепотом ругался. «И вот поднимаемся мы в крестах и нашивках… в горячем дыму… и вдруг понимаем, что вышла ошибка, и мы ни к чему. Где в сорок третьем погибла пехота, просто зазря, по лесу с шумом гуляет охота! охота? охота… По лесу. С шумом. Гуляет. Ох-х-хота… Трубя-я-ят е-ге-ря…»
Я еще находился под впечатлением, вторично за день оглохший от рокота войны… Как вдруг на мое плечо легла чья-то тяжелая рука. Я оглянулся. Лицом к лицу рядом со мной стояла тоненькая девушка Оля, что пела в аэропорту про нищего. В этот вечер она оделась в алый брючный костюм, от которого рябило в глазах. Девушка бесцеремонно подхватила меня под локоть и потащила сквозь горячую толпу к липкой стойке бара. Кого-то запросто столкнула с табурета, кому-то вежливо посоветовала потанцевать «медленный» — мы сели на освободившиеся места и жадно тянули через соломинку коктейли.
— Ты как здесь очутился? — спросила она.
— Мы тут нелегально, — признался я, — через окно в туалете. А ты?
— А для меня посещение притонов — это рабочие будни. Я работаю в газете. Завтра об этой оргии буду писать приличный отчет. Что-то вроде: «Выступление молодежного творческого коллектива прошло на высоком патриотическом уровне».
Честно сказать, я любовался ею. Девушка принципиально не пользовалась косметикой. Да и зачем? Синие глаза, алые полные губы, тонкий курносый нос в веснушках — все это на фоне бледно-розовой матовой кожи, в оправе ярко-рыжих кудряшек… Фигурка ее наводила воспоминание об античных девах, суде Париса и рождении Ботичеллиевой Венеры. К тому же это очарование утонченной женственности… Нет, я положительно любовался ею, не таясь. Также непосредственно и она оглядывала меня с ног до головы.
— Приличный отчет о неприличной оргии… Это, наверное, будет нелегко, — пробубнил я, завершая досмотр ее лодыжек и модельной обуви.
— Ничего. Не впервой, — отозвалась она, оценивая мои плечи и шею. — Да, породистый экземпляр… А ты как поживаешь? Почему не звонил?
«Да звонил я! Звонил много раз, — хотелось крикнуть во всю глотку, — из Якутии, Новосибирска, Иркутска, только телефон твой упорно молчал. А мне так хотелось поговорить с тобой!» Но ответил спокойно, даже чуть небрежно:
— Честно сказать, твоя затея мне показалась спонтанным импульсом.
— Он и по-умному может… Плохо ты меня знаешь! Так что ты узнал про нищих? Я — вся внимание.
— Не знаю, поймешь ли ты… — протянул я, наблюдая за реакцией девушки. В синих озерах глаз вспыхнули гневные молнии. То, что нужно. Я
