изредка задавая вопросы, а Жеремиас, найдя в ней благородного слушателя, рассказывал о своем детстве, о родителях, о братьях и даже о сестре, которой он до сих пор не мог простить увлечения Энрико Медзенга.
— Но тетя Джованна хоть была с ним счастлива? — задала неожиданный вопрос Мариета.
— Вероятно, да, — ответил Жеремиас после некоторого раздумья. — Но это лишь усугубляет ее вину перед семьей. Как можно быть счастливой с нашим заклятым врагом?!
— Да, я вас понимаю, — подольстила дяде Мариета. — Все это трудно простить. Мой отец тоже вспоминал о Медзенге только с ненавистью.
— Я очень виноват перед твоим отцом…
— Думаю, вы бы уже давно помирились, если б он был жив, — с уверенностью заявила Мариета. — А вот что вы будете делать, если здесь появится кто-нибудь из Бердинацци-Медзенга? Они ведь тоже ваши родственники.
— Нет, я никогда не считал их родственниками, а потому не пущу и на порог! — воскликнул Жеремиас. — У меня есть единственная племянница — ты. И все мое состояние достанется тебя!
— дядя, я уже в который раз вынуждена повторить, что приехала к вам не за этим. Для меня самое главное то, что я наконец обрела родного человека!
— Для меня тоже это дорого, — растроганно произнес Жеремиас. — Но я уже стар и должен составить завещание так, чтобы никакие Медзенги не вздумали затеять с тобой судебную тяжбу.
Мариета тактично промолчала, но после некоторой паузы вновь спросила:
— А вам ничего не известно о потомках дедушки Бруну? Помню, родители говорили, что у него в Италии родился сын?
— Во-первых, Бруну тебе доводился не дедушкой, а дядей, — поправил ее Жеремиас. — А во-вторых, об этом ребенке мы узнали из письма какой-то девицы, которая могла быть обыкновенной аферисткой. Закинув удочку на всякий случай — авось эти дураки поверят и станут посылать ей деньги. Но денег ей не послали, и она благополучно канула в небытие.
— А правда, что дедушка — ох, опять ошиблась! — дядя Бруну был очень добрым?
— Да, это так, — подтвердил Жеремиас. — Возможно, даже чересчур добрым.
— А я люблю добрых людей! — призналась Мариета. — Но их так мало! Всю жизнь мне недоставало доброты. Вот и сейчас ваши люди смотрят на меня косо, злятся, что я довожусь вам родственницей.
— Из-за этого не расстраивайся: скоро они будут тебя обожать! — жестко произнес Жеремиас.
— Нет, дядя, ничего не надо делать специально! — воскликнула Мариета. — Этих людей можно понять. Они не слишком богаты и рассчитывали поправить свои дела за счет вашего фонда. Я сама постараюсь заслужить их уважение! Буду работать по дому, изучать молочное производство. И со временем, возможно, стану даже вашей главной помощницей.
— Это было бы здорово, — расплылся в улыбке Жеремиас. — А еще лучше, если бы ты вышла замуж и я бы еще успел поняньчить внуков… У тебя есть возлюбленный?
— Нет, — потупившись, ответила Мариета.
— Ну ничего, это дело наживное. Ты красивая, умная. К тому же моя наследница. Теперь у тебя отбоя не будет от женихов!
Жеремиас рассмеялся, но Мариета не поддержала его веселья, а произнесла очень серьезно и даже торжественно:
— Дядя, когда появятся эти самые женихи, я хочу, чтобы окончательный выбор был за вами. Кого вы сочтете самым подходящим для меня, за того я и пойду замуж!
Жеремиас, не ожидавший от племянницы такого самопожертвования, смущенно пробормотал:
— Ладно, поживем — увидим. Когда влюбишься в кого-нибудь, мы вернемся к этому разговору.
Несмотря на очевидную привязанность к Мариете, Бердинацци тем не менее тянул с оформлением завещания, и это уже стало беспокоить Фаусту. Продолжая тайно встречаться с Рафаэлой — Мариетой, он однажды сказал ей:
— Думаю, пришла пора менять тактику. Ты должна спровоцировать старика на решительный шаг. Пусть докажет тебе свою любовь! А сделать это он сможет только одним способом: съездить к нотариусу и официально засвидетельствовать, что ты его единственная наследница.
— Но я не могу давить на него, — произнесла Рафаэла. — Он так добр со мной!
— Ты сошла с ума? — рассердился Фаусту. — Расслабилась, разжалобилась. Добрый дядя? Ну так подойди и расскажи ему всю правду: как я тебя разыскал, как ты согласилась на эту мистификацию!
— Не надо со мной разговаривать в таком тоне! — одернула его Рафаэла.
— А как прикажешь с тобой разговаривать, если у старика, кроме тебя имеются еще как минимум трое прямых наследников: Мясной Король Бруну Бердинацци Медзенга, а также его сын и дочь. Мы должны спешить. Не ровен час, с хозяином что-нибудь случится, и мы рискуем остаться в дураках.
— Но что конкретно я могу сделать?
— Почаще жалуйся на то, что тебя не любят в поместье, — посоветовал Фаусту. — Особенно же напирай на Олегариу, который и в самом деле не очень-то поверил моей справке. Из-за этого они даже поссорились с хозяином. Надо внушить старику одну простую мысль: пока он не оформит завещание, у его работников будет оставаться надежда на обещанный фонд и они будут враждебно относиться к тебе. А когда последняя надежда исчезнет, они постепенно с этим смирятся и станут почитать тебя как хозяйку.
— Я попробую… — не слишком уверенно пообещала Рафаэла.
Фаусту же со своей стороны тоже попытался воздействовать на Жеремиаса.
— До чего же странные люди! — бросил он как бы между прочим в разговоре с хозяином. — Все еще на что-то надеются. Постоянно спрашивают меня о фонде, который вы обещали для них учредить. И слышать не желают о Мариете как законной наследнице! Мне кажется, этому надо положить конец — составить завещание.
— Ты думаешь, я завтра помру? — своеобразно отреагировал на это Жеремиас.
— Ну что вы, сеньор… — изобразил смущение Фаусту. — Я только хотел, чтобы утихомирились страсти по поводу фонда.
— Предоставь это мне, — строго сказал Жеремиас. — А когда придет пора составить завещание, я тебя позову.
В тот же вечер Мариета-Рафаэла подкатилась к нему с очередной жалобой:
— Как трудно жить, когда у тебя за спиной постоянно шепчутся! Иногда до меня долетают обрывки разговоров, и я пришла к выводу, что это сеньор Олегариу настраивает всех против меня.
— Да? Я с ним разберусь! — гневно пообещал Жеремиас. — Мне следовало давно это понять и поставить Олегариу на место.
Не откладывая дела в долгий ящик, он вызвал к себе Фаусту и велел ему отправить Олегариу на пенсию, оформив для этого соответствующие документы.
— Речь идет о каком-то дополнительном пособии? — уточнил Фаусту.
— Нет. Он будет получать только то, что ему полагается по закону, — ответил Жеремиас.
— Но он так долго у вас работал, — неожиданно вступилась за Олегариу Рафаэла. — Может, вы дадите ему хотя бы единовременное вознаграждение? Так сказать, выходное пособие…
Жеремиас уступил просьбе племянницы.
А когда Фаусту рассказал об этом Олегариу, тот ядовито усмехнулся:
— Значит, авантюристка попыталась подсластить мне пилюлю? Далеко пойдет девочка! Однако скажи ей, что никакие деньги не заставят меня простить ту черную неблагодарность, которую я получил от сеньора Бердинацци.
Их разговор происходил в таверне, где Олегариу с помощью вина пытался смягчить полученный от Жеремиаса удар. Фаусту пил вместе с ним, демонстрируя свое искреннее сочувствие к потерпевшему. У него тоже была веская причина для недовольства хозяином, который вместо того, чтобы составить завещание, вдруг взял и уволил Олегариу.
— Поверь, я сделал все, чтобы защитить тебя, — клялся Фаусту, — но хозяин был неумолим.
— Бог ему судья, — сказал Олегариу и, осушив очередную рюмку, добавил: — Вообще-то если отбросить обиду, то придется признать, что Жеремиас в данном случае сам оказался жертвой. И я, пожалуй,
