записи…
– Нет, Миша, ты послушай, пожалуйста. Понимаешь, я так воспитана, что не привыкла высказывать вслух то, что на душе, поэтому веду дневник. А вот, что я писала совсем недавно: «Мой Миша самый надежный муж на белом свете! Мои подруги рассказывают, как они изменяют своим мужьям, потому что те изменяют им, а мне даже думать противно об этом. Да как же это – изменять своему родному мужу, самому близкому и дорогому человеку? Как после это жить? Как в глаза ему и людям смотреть?» Она трясущимися пальцами пролистала еще несколько страниц и вслух: «Мне очень стыдно перед мужем, что я не могу родить ему ребеночка. Никогда не прощу себя за то, что согласилась на аборты. Может, мне удастся как-то уговорит его на что-то другое. Есть же суррогатное материнство или усыновление».
– Ну всё, хватит, Верочка, – захлопнул я дневник. – Это слишком личное. Не волнуйся, я тебе верю. А что касается ребенка, то тебе нужно исповедать этот грех и каждый день молиться о даровании нам ребенка. Мы вместе будем молиться.
– Хорошо, Миша, я согласна, ты только помоги мне.
И мы с Верой втайне от родителей пошли в церковь. Кажется, и священник, и Вера – оба остались довольными исповедью, батюшка подозвал меня и сказал нам обоим:
– Теперь вместе ходите в храм. Каждый праздник причащайтесь. Молитесь о упокоении убиенных во чреве детей… – Вера всхлипнула и зарылась носом в платок – …и даровании своих детей. Приготовьтесь к венчанию и приходите в церковь освятить брак. Неплохо бы еще съездить в Муром к нашим православным ходатаям за семью – благоверным Петру и Февронье.
Так наша семейная жизнь круто изменилась. Можно сказать, мы вышли на иной уровень – более высокий. Нам следовало многое исправить в самих себе, много молиться и подавать милостыню. Словом, началась другая жизнь. До сих пор помню каждый миг, каждое слово, произнесенное в ту ночь. Мы зажгли лампаду в красном углу перед иконами, восковую свечу, встали на молитву – я спереди, Вера чуть сзади – и превратились в нашкодивших детей, вымаливающих прощение у могучего, честного, строгого и бесконечно любящего нас Отца. Слова сами собой рождались где-то в глубине сердца и лились, лились нескончаемым потоком. Казалось, всю нечисть и души выплеснули, а на освободившееся место пришла та любовь, которая называется вечной, потому что она только рождается на земле в наших сердцах, и не кончается никогда, уходя с нами за смертную грань, туда, где вечно живет наш Господь со Своими избранниками, куда направляемся и мы.
Уж не знаю, насколько совершенная благодать жила в те минуты во мне, только в ту ночь у меня появилась крепкая надежда на прощение и дарование нам собственного ребенка. Потом мы ездили в Муром, и там в Троицком соборе мы упросили оставить нас на ночь у мощей, и снова повторилась дивная молитвенная ночь, когда живые, теплые святые Петр с Февроньей стояли рядом и помогали нам найти нужные слова и сами горячо молились за нас.
Потом Вера подсчитала: оказалось, что зачали мы ребенка в ту ночь, когда вернулись из Мурома и усталые до полного изнеможения, после бессонной молитвенной ночи и дороги обратно, рухнули на супружеское ложе, чтобы несколько раз проснуться под утро и объясниться в любви друг другу, соединив дыхание мужчины и женщины в единый восторженный вздох.
Моего плеча коснулась теплая рука, я с трудом оторвался от плавного скольжения по течению в лодке моей памяти, усилием воли встал, выпрыгнул на берег и, не чуя под собою ног, понёсся по туманным лугам и тенистым лесам и, наконец, очнулся на супружеском ложе в мемориальной комнате. Вера коснулась моего плеча и позвала домой. Я встал, оделся, обулся, попрощался с родителями жены и под руку с супругой вышел в ночь. Машина послушно заурчала, слегка разогреваясь, наконец, отпустив сцепление, я включил первую передачу, плавно вдавил педаль акселератора и, отжав сцепление, – дал волю табуну лошадей, спрятанному под капотом. Сквозь лобовое стекло на нас наплывала череда рыжих фонарей, дорога катилась под колёса автомобиля, бетонные столбы, деревья, дома, грузовики и легковушки, автобусы и трамваи светлыми пятнами и темными силуэтами пролетали за бортом нашего лайнера, Вера подтянула колени к груди, положила голову мне на плечо и сквозь облако ресниц полуприкрытых глаз наблюдала за круговращением света и тени.
По радио задорный голосок ведущей объявил песню «Учусь летать» группы «Пинк Флойд». Отзвучали вступительные аккорды, по золотистому хлебному полю побежал мальчик, выпростав руки, будто крылья, его глаза устремились в бездонное синее небо, он не смотрел под ноги, он весь был там – в синей высоте. Он подбегает к краю поля уже взрослым парнем, под ним крутой обрыв, над ним – манящее синее небо.
Человек сбрасывает с себя всё, что давит и пригвождает его к земле: детские игрушки, юношеские страхи, взрослые желания, отцовское предупреждение не приближаться к тому крутому обрыву, где разбились многие сильные мужчины; просьбу матери жить как все, тихой земляной жизнью, с надежным заработком, но без неба, без великой мечты летать, непрестанно устремляясь в небесную высь – он всё отбросил, он нищий, легкий, с замирающим от страха сердцем прыгает с края крутого обрыва – и распростёртые руки превращаются в мощные крылья и подхватывают его, и он взлетает ввысь!
Полет настолько стремительный, он поднялся настолько высоко, что скоро крылья обрастают льдом, и страх нападает, потому что нет рядом опытного пилота, но крылья по-прежнему несут его над полями и лесами, и слезящимися от ветра глазами, сквозь белые облака, он видит, как далеко внизу по земле движется его тень. Мышцы тела напряжены до предела, то страх, то восторг наполняют сердце, но он летит и в блаженстве полета любуется синим небом, которое продолжает свое величественное вечное вращение, а в душе непрестанно пульсирует: куда ты, куда ты летишь, немощный, уродливый, косноязычный земляной червь! А человек, превозмогая слабость и страх, надеясь лишь на ту всемогущую Силу, которая дала ему мечту и крылья, летит и летит, не
