все теперь и зависит. Вопрос жизни и смерти для всего неблагодарного чу-человечества.
— Не каркай! — вдруг взъярился Фима.
Он пребывал в нешуточной депрессии, которая норовила перерасти в агрессию.
Увы, причин для этого хватало. Самые грубые предварительные расчеты показывали, что средней силы протуберанец прожарит грунт на глубину никак не менее шестидесяти метров, и это делало непригодными для спасения людей не только возлюбленные землянки МЧС, но и все подвалы, подземные гаражи, старые бомбоубежища и даже значительные участки метро.
— Остаются рудники, — сказал я. — Опять же.
— Да. Только ума не приложу, как мы туда сто сорок шесть миллионов человек упрячем.
— Остальные семь миллиардов тоже бросать не годится.
— Ох, надо бы идти в Академию, — сказал Дима. — Ум хорошо, а два НИИ лучше.
— Бесполезно, — вздохнул Фима. — Допустим, каким-то чудом удастся спрятать под землю все население планеты. Но чем прокормить, пропоить и, так сказать, продышать миллиарды людей?
— Как чем? Искусственными экологическими системами.
— Эх ты! Швертбот «Оптимист»… Известна пока только одна полностью замкнутая система — сама матушка-биосфера Земли. А если она погибнет? Искусственные экосистемы всегда требуют определенной подпитки извне. Иначе они рано или поздно разваливаются. Разве тебе Люба не говорила?
— Говорила. Но что ж теперь, сесть на унитаз, закрыться ушами и дожидаться отключения воды? Какой тогда из меня швертбот?
— Я такое не предлагал.
— Тогда нужно подаваться либо в ака-кадемию, либо в твою спаси-синагогу. Что выбираешь?
— Пожалуй, Академию, — решил Фима. — Прости, Господи. К тебе мы еще успеем.
— Чего? В Сибирь? Избежать можно?
— Нельзя. Именно там начиналась вся российская наука о замкнутых экологических системах.
Делать было нечего, я согласился, но уже в самолете сказал:
— Странно. В Сибири всегда все заканчивалось, а не начиналось. Декабристы там, поляки да Раскольниковы…
Любовь Егоровна вздохнула.
— Позволите вас просветить?
Лететь предстояло около четырех часов. Я кивнул.
— Только попроще.
Любовь Егоровна усмехнулась.
— Сложного ничего не будет. Только грустное. Давным-давно красноярский академик Леонид Васильевич Киренский предложил Сергею Павловичу Королеву создать систему жизнеобеспечения космонавтов для дальних перелетов. Королев тогда распоряжался огромными средствами. Он глянул на бумаги, проворчал что-то вроде «эк наворочено», но потом сказал:
— Впрочем, этим, — и кивнул в потолок, — так и надо. Сколько миллионов требуется?
— И что, дал? — спросил я.
— Да, деньги пошли. Успехи оказались столь впечатляющи, что один из номеров международного журнала «Acta Astronautica» вышел полностью на русском языке и целиком был посвящен нашим исследованиям по проекту «БИОС». Американцев мы тогда опережали лет на пятнадцать-двадцать.
— Ого.
— Да. Но в дряхлеющей социалистической системе поддерживать темп удавалось ценой невероятного напряжения. Из жизни ушли академики Киренский, потом его ученик академик Терсков. Проект возглавил последний представитель уникальной школы — академик Иосиф Исаевич Гительзон. Ему и выпало спасать все дело. Денег не давали не только для продолжения работ, но и на зарплату. Замерло строительство, прекратился приток молодежи, начали уезжать за границу ценные сотрудники. А потом встал «БИОС». Кое-как удалось сохранить лишь минимум миниморум. Такие вот дела…
Любовь Егоровна грустно замолчала. Я посмотрел на нее с неподдельным уважением. После нашей первой встречи времени прошло мало, а воды утекло много. И передо мной находился не трогательно- застенчивый Любчонок, а стопроцентно уверенный в себе специалист высочайшего класса. Рядом с таким флюиды вибрируют…
Я знал, что она три недели не вылезала из-под земли. Побледнела, похудела и даже немного постарела. Но за ее плечами вроде бы крылья расправились. Так бывает, когда человек находит свое дело и работает в полную меру сил. Увы, как раз таких людей в России не ценят. А их ой как следует беречь. Такие кадры — редкоземельное золото.
— Спите, — приказал я и самолично укрыл ее пледом с надписью «Эр Франс».
Она устало улыбнулась и закрыла глаза. А я подумал, что вот, помог раскрыться еще одному таланту. Точнее, мы помогли. Я, Крючканов да Карробус, солнце его побери. Быть может, в этом и есть наше призвание? Карробуса, Крючканова и меня.
Так же, как и в Москве, в Красноярске лил дождь. В этом не было ничего странного. После метеоритной бомбардировки дожди шли по всей холодеющей планете, даже в пустыне Гоби. Грязные, соленые, радиоактивные, бесконечные. Унылые и монотонные. Поднятая взрывами морская вода понемногу выпадала из атмосферы.
Так же, как и московский НИИ Солнца, местный институт биофизики каким-то образом пережил лихие времена, когда наука бывшего СССР лишилась денег, а голодные ученые покидали безумную ельцинскую страну. И правильно делали, ни от кого нельзя требовать преданности идиотам. Все, кто мог тогда уехать, должны были уехать. Чтобы не закапывать свои таланты на шести сотках картошки. Потому что каждый из нас принадлежит не только той стране, где произошло оплодотворение яйцеклетки, но еще и роду людскому.
Оставшиеся на дичающей родине ученые прошли неласковую школу. Выжили не все. Директор красноярского НИИ прекрасно знал цену копейке. В отличие от Ядвиги Леопольдовны, встречал нас еще у подъезда. Мне стало стыдно. Я взял его под руку и пригласил войти в его же институт.
Никаких пропусков на этот раз не выписывали (провинция-с, молвил Дима), а сразу из скромного холла проводили туда, куда мы и хотели попасть. Были открыты замки. На массивных петлях повернулась железная дверь. За дверью находился обширный подвал, большую часть которого занимал металлический ящик размерами с деревенский дом.
— Это и есть комплекс «БИОС», — сказал директор.
Нас провели в герметически закупоривающееся нутро «БИОСа», где люди проводили до полугода, потребляя полностью регенерированный воздух и воду. Это делали растения, жившие в весьма необычных условиях: их корни окружала искусственная почва. Да и не почва даже, а так, слой легких керамзитовых шариков, между которыми циркулировал питательный раствор. В ящиках-фитотронах пшеница, овощи и прочая полезная зелень освещались мощными лампами, поглощая углекислый газ и выделяя кислород. Период вызревания резко сокращался, в «БИОСе» без проблем снимали по пять-шесть урожаев за год. Разумеется, вне всякой зависимости от сибирской погоды.
— Урожайность пшеницы составляла до трехсот пятидесяти центнеров в пересчете на гектар.
— То есть около тридцати пяти тонн? — не сразу поверил я.
Директор улыбнулся.
— И это не предел. Если использовать не обыкновенные сорта, а генетически модифицированные. В принципе, площадка размерами десять на десять метров полностью обеспечит взрослого человека кислородом, чистой водой и продуктами растениеводства.
— Одна сотка?
— Если расположить фитотроны вертикально, один над другим, то еще меньше.
— А как с мясом?
— С мясом сложнее. Это проблема, которую решить не успели. Однако ничего невозможного нет. Довольно просто пищевая цепь выстраивается для кроликов и некоторых рыб.
— Что ж, Андрей Георгиевич. Следовательно, под землей выжить можно?
