Это еще зачем? Неужели мои дела так плохи? Однако неспроста эти слова. Все мое существо отвергает само звучание этого страшного слова. Я только что ? всего несколько минут назад ? плескался в огромных волнах жизни. Подумаешь, простуда!
…Это стихотворение на пожелтевшем листочке, набранное с опечатками неуверенной машинописью, много лет лежит в старом дневнике. Кто-то однажды оставил его на моем столе. Может быть, по рассеянности. А может, намеренно, как немое предложение к прочтению. Иногда я на него натыкаюсь, перечитываю. Оно обжигает, как прикосновение к остывшему трупу. И снова запихиваю в общую тетрадь. Иной раз показываю друзьям, из тех, кто читает, кто не брезгует рифмами, но одни сразу возвращают, не дочитав до середины, другие пожимают плечами в недоумении. Кто автор? Никто не знает.
Но вот через несколько лет открывается имя автора: Борис Чичибабин. Я проговариваю эту смачную фамилию, пытаюсь представить себе человека, у которого тело, как жердь, а из носу хлещет кровь. Тело вижу. Лицо же размыто, как свежая акварель под струей воды. Несколько лет наш односторонний диалог с автором то оживает, то снова смолкает. Но смерть не та тема, которую любит здоровый человек, полный жизнью. И лишь когда редкая по молодости болезнь укладывает меня в постель, выдергиваю пожелтевший листок и мучительно вчитываюсь в усталые строки, молящие о пощаде. И ничего не понимаю. А потом выздоравливаю…
Меня выбрасывает из мутного омута липкой боли наружу. Здесь все раскалено до свистящего пара. Окружающее накаляется докрасна, и я сам вскипаю тысячью пузырей. Провал. Погружаюсь на глубину, но и здесь все горит.
Ну, вот, теперь отец Борис философским дневником терзает. Ладно, хватит! Сколько можно меня испытывать? Я что ? железяка? В ответ молчание. Вокруг ? только эхо от моих стонов, мычания и шум огня. Ну, ладно. Я все понял. Ладно, я плохой. Ну, что еще от меня нужно? Жар и холод сменяются. Мое тело, кажется, от напряжения пошло трещинами. Во всяком случае, губы точно трещат по швам, по всей поверхности до самого горячего дымящегося мяса. Моего. Родного.
Ну, хватит! Сколько можно! Всему есть предел. Слышите, ничего мне сейчас не надо. Отдайте мне меня, наконец! В ответ ? отраженное от каменных рваных стен эхо, искажающее голос. Мой одинокий во вселенной голос. Единственный ? в этой тесной пустой вселенной, похожей на каменный темный лабиринт. Мой голос. Хриплый и надсадный, как последний вопль повешенного.
