…Я замолкаю, с трудом возвращаясь с берега Галилейского моря на берег маленькой речушки. Ванюша, приоткрыв рот, в упор глядит на меня блестящими синими глазами. Вообще-то надо отдать ему должное, мальчик не отличается болтливостью. Говорят, каждый православный обязан пройти в своей жизни через затвор и молчание. Наверное, Ваня проходит этот подвиг в младенчестве.
Батюшка рассказывал, что малыш может шалить, даже капризничать, но стоит отцу встать на молитву, как он замолкает и во все глазенки смотрит на отца-священника. Причем, не на лицо или руки, а вокруг. «Почему вокруг?». ? «Ангелов дитя зрит». ? «А-а-а!.. Да?..». Итак, я удачно возвращаюсь в современную Россию, сижу напротив мальчугана, который сверлит меня своими победитовыми зрачками, и слышу от него: «исё». Подумываю, что бы еще рассказать юному богослову, но в это время мой взгляд пытается разыскать наши поплавки ? их нет…
? Ваня, тащи! ? кричу малышу страшным сипящим шепотом.
Мы с ним одновременно дергаем удочки. Ваня вытаскивает из воды симпатичного ерша, а у меня на крючке вяло брыкается та самая Галилейская «рыба святого Петра», в просторечье ? карп. Дальше следуют весьма противное снимание с крючка и шумные, продолжительные овации.
Утром рано вставать, а мне всю ночь не спится. Передо мной в совершенной темноте горят синие мальчишеские глазенки. Взгляд детских глаз несет в себе огромную силу. И, не дай Бог, если совесть нечиста ? они прожигают душу до самого дна, до самого страшного омута, в котором кровоточивой язвой таится и всю жизнь мучает смертный грех юности.
…Ты должен был родиться! Ты просто обязан был родиться, потому что я в тебе нуждался.
Тогда я не знал Бога. В то время искал я истину в дешевом вине, любовь ? у доступных женщин, а духовность ? в дебрях философии и миражах искусства. Сейчас я не хочу вернуться в прежнее состояние и на секунду. Это страшно, когда под ногами все качается, а будущее кажется темной дорогой в никуда. Иногда мрак сгущался до предела отчаяния. В такие минуты, когда я чувствовал собственную обреченность, меня удерживала на краю надежда на тебя. В такие минуты мне нужно было взять тебя на руки и почувствовать в теплом комочке человеческого детеныша возможность своего продолжения в вечности. Иначе все бессмысленно.
Но так выстроились обстоятельства, что в помрачении я сказал «нет» твоему рождению ? и тебя не стало. Позже помрачение прошло. Но было поздно. И вот много лет я расплачиваюсь за свое решение и ношу в груди эту неисцелимую боль.
Но однажды ты сумел достучаться. Тебе как-то удалось пробиться сквозь невозможное ? мою тупость, мой грубый цинизм. Маленький сын мой… не родившийся! Не носил я тебя на руках, не кормил из бутылочки с соской, не покупал тебе игрушки, не рассказывал сказки перед сном, не носил на загривке, не провожал в школу, с тревогой наблюдая, чтобы тебя никто их старших не обидел ? не было этого!..
Но ты дал мне возможность встретиться с тобой. Когда ты заговорил со мной из своего таинственного мира, я сразу же узнал тебя ? как не узнать мне собственного сына! В тот миг я боялся только одного ? что не сумею объяснить тебе мою подлость, не умолю тебя простить своего отца-убийцу. Я стал что-то сбивчиво говорить тебе, но слова путались, мысли вязли, как пьяные ноги в раскисшей глине. Снова я все испортил, только увеличив свою вину перед тобой. И вот когда мутный поток моего бессильного отчаянного бреда захлебнулся, когда лишь на миг остановился ? ты сказал эти слова:
? Папа, не мучай себя. Все равно я тебя люблю.
? Сынок! Ты отвечаешь на мое предательство ? любовью?
? Да, папа. Я тебя прощаю.
? Мою подлость ты сумел простить?
