нем ничего не было, кроме джинсов. Он гладил себя ладонями по груди и бокам, вытягивал губы трубочкой, выдыхал шепеляво «О, йес!» (у него получалось «йешш!»), облизывался и закатывал глаза. У него была узкая талия, широкий разворот плеч, выпуклые межреберные мешки и мощные ляжки. И ни грамма жира. Я поймал себя на том, что втянул живот. Мне было неуютно. Взгляд Эдика жег, как лазерный луч. Музыка, однообразная и ритмичная, состоящая всего из нескольких тактов, раздражала и возбуждала одновременно. Атмосфера в зале накалялась. Вдруг раздался истеричный женский визг. Женщина тонко и длинно выводила «и-и-и-и-и». Стриптизер плавно покачивал бедрами взад-вперед, мужественно выдвинув нижнюю челюсть.
Восторженно завизжала еще одна женщина, мужской голос крикнул «браво». Моя соседка-блондинка, вскочив с места и сжав кулаки, выкрикивала какое-то слово. Какое именно – я не мог разобрать из-за шума. От визга тонко звенели бутылки в баре. Казалось, в едином порыве визжал весь зал: «Браво! Давай! Гена! Гена! Генчик!» Не только визжал, но и топал ногами, стучал по столу кружками и свистел. Какофония заглушала ритмичную музыку, которая заводила так же, как и стриптиз. Парень долго стягивал с себя джинсы, а я развлекался тем, что рассматривал лица вокруг себя и не переставал удивляться. Ведьма, улыбаясь бессмысленной улыбкой, промокала влажный лоб салфеткой.
Сеанс массового секс-психоза продолжался еще минуты три. Под бурные аплодисменты собравшихся великому артисту удалось наконец стянуть с себя джинсы, и он, оставшись в символических бикини, раскрутил штаны над головой и швырнул в угол сцены, что было пиком представления. Зал вопил так, как будто испытывал коллективный оргазм.
Я пожевал листики салата. Есть мне расхотелось. Народ постепенно приходил в себя, жадно прикладываясь к кружкам. На сцене сменились декорации, и плотная певица в серебряном платье исполняла под гитару романс «Those were the days» неожиданно приятным, чуть сиплым голосом, в котором звучало подлинное чувство. Ведьма взглянула на часы, с удивлением сказала: «Уже третий час, скоро закричит петух!» Я поймал взгляд официанта, он кивнул и через несколько минут принес счет.
В фойе было пусто. Горели три неяркие бра на задрапированных темно-красным велюром стенах. Пустота за стойкой раздевалки. Вышибалы не было видно. Мы подошли к раздевалке и остановились у двери, ведущей, видимо, куда-то внутрь помещения. Дверь бесшумно подалась, и, прежде чем я сумел опомниться, чья-то рука втянула меня в темное нутро узкого коридора, конец которого тонул в густой темноте. Я успел заметить черные, асимметрично расположенные двери по обеим его сторонам.
– Это за Стаса! – сказал Эдик, а это был именно он, и я почувствовал на лице его жаркое дыхание.
Он размахнулся и… Я инстинктивно вскинул руки, и тут же сильная боль обожгла скулу. Голова моя, дернувшись, разлетелась на тысячи осколков.
– Это за Лию! – сказал Эдик.
Затылок мой намертво впечатался в шершавую бетонную стену, во рту стало пронзительно солено, теплая струйка скользнула по губам.
Что испытывает человек, которого бьют? Растерянность, страх, протест и бешеное желание дать сдачи. Меня били только однажды, в армии, когда я, долговязый салага с интеллигентной физиономией, попал в руки ребят постарше и посильнее… Я сжал кулак и, вложив в него все силы, ударил в ответ, попав в железное Эдиково плечо.
– Это за фонд! – сказал Эдик.
При чем тут фонд?
Я сжался в ожидании нового удара и боли. Удара, однако, не последовало. Вернее, удар был, но глухой и, видимо, не имеющий ко мне никакого отношения. Эдик, покачнувшись, стал медленно оседать на пол у моих ног. Когда рассеялся туман перед моими глазами, я увидел Ведьму с небольшим огнетушителем в руках. Она осторожно поставила огнетушитель на пол и пнула бездыханное тело Эдика носком туфли, пробормотав: «Надеюсь, он жив». И только после этого взглянула на меня. В ее взгляде не было ни сочувствия, ни испуга за мою жизнь.
– Быстро! – Она схватила меня за руку. – Ну!
Я, шатаясь, тащился за ней в глубь коридора, ощупывая разбитое лицо. По пути она дергала за ручки дверей, и когда наконец одна из них подалась, втолкнула меня внутрь. И в ту же минуту мы услышали голоса в коридоре. Эдик ревел, изрыгая проклятья, что-то бубнили его дружки.
– Слава богу, он жив, – сказала Ведьма. Я не мог разделить с ней ее радость.
Комнатка была крохотная, увешанная по стенам ворохами блестящей одежды. Удушливо пахло потом, духами и кладовкой. На туалетном столике стояли баночки с кремами и красками. В длинном зеркале с лампочками по периметру отразилась моя окровавленная физиономия, торчащие дыбом волосы и разорванный ворот рубашки. Ведьма повернула ключ в замке. Я попытался стереть кровь с лица, но рука тоже была в крови, и я только размазал ее еще больше. Голова гудела, боль отбойными молотками пульсировала в затылке. Меня подташнивало от соленой тягучей слюны, наполнившей рот.
Ведьма открыла стенной шкафчик и стала шарить там. Она молчала, и я почувствовал, что начинаю ее остро ненавидеть. Наконец она подошла ко мне с ватой и бутылочкой перекиси.
– Вячеслав Михайлович, – сказала она, ухмыляясь, – вы прекрасно держались. Вашей выдержке можно позавидовать. Воображаю, как вам хотелось дать ему сдачи!
Дрянь! Я попытался было подняться, но она толкнула меня обратно в кресло, приказав: «Сидеть!», и принялась обрабатывать мое лицо перекисью. Я сцепил зубы от боли. В дверь заколотили кулаками. Ведьма даже не вздрогнула, и я уже в который раз подивился ее выдержке. Из коридора раздавались возмущенные вопли. Видимо, Эдик с друзьями обыскивали артистические уборные. Вдруг раздался резкий высокий голос, спрашивающий, кто они такие и что им нужно. Разгорелась перебранка. Видимо, прибежала охрана.
– Стоять! Стреляю!
Эти шутить не намерены. Мне казалось, я слушаю радиопьесу.
– Все! Уходим! – это уже Эдик. – Братва, все в порядке. Тут один наш клиент потерялся.
Топот ног, звук захлопнувшейся двери и тишина.
– Как я понимаю, хозяин этой комнаты сейчас закончит номер и вернется, – прошептала Ведьма. – А ваши друзья околачиваются рядом. Что будем делать, Вячеслав Михайлович?
Я пожал плечами, угрюмо глядя в пол.
– Я понимаю, вам уже все равно. После того, как вы получили по морде от Эдуарда, вы унижены, растоптаны и жизнь потеряла для вас всякий смысл. Но выбираться-то нужно. Как? Есть идеи?
Меня поразил ее жесткий тон. Она подошла к стене и принялась перебирать одежду. Сняла платье в блестках, еще одно, черное с красными оборками внизу, балетную пачку, зеленую тунику из блестящей ткани.
– Вот! – сказала наконец. – То, что нужно. Вам пойдет!
Я подумал, что она определенно сошла с ума, если думает, что я это надену.
– Вячеслав Михайлович, – она положила ладони мне на плечи и заглянула в глаза, – вы хоть понимаете, с кем имеете дело и что может случиться? И никто не придет вам на помощь. Народ будет тупо смотреть, как вас убивают, а полиция даже не подумает вмешаться. Хотя какой народ, какая полиция? Глубокая ночь, шалман этот в тупике, здесь и фонари не горят. Через, – она взглянула на часы, – через полчаса заведение закрывается. Нам нужно уйти вместе с толпой, понимаете? После облома Эдик нас из- под земли достанет. Не только вас, но и меня – за огнетушитель.
– Спасибо, – проблеял я, – вы спасли мне жизнь.
– И еще раз спасу, – мигом среагировала она, – только не мешайте! Тем более это я вас привела сюда! Честное слово, не нарочно! Вы же знаете, что билеты мне подарила ваша родственница Нонна. Какой-то сюр, честное слово! – Она хихикнула. – Вот! – Она протянула мне одежду. – Быстрее, ради бога! Раздевайтесь!
Она была, конечно, права. В том, что нас ожидают на улице, я не сомневался. Я дотронулся пальцем до скулы и тут же отдернул руку, едва не зашипев от боли. Молча стал расстегивать пуговицы на рубашке.
– Я не понимаю, почему он напал на меня? – Мне удалось наконец выразить мысль, которая не давала мне покоя. – Почему?
– Он считает вас убийцей!
– Почему именно сейчас? А не вчера? Или позавчера?
– Какая разница? Вы спровоцировали его своим вызывающим поведением. Тише! – Она приложила
