Она сидела с нами за столом, и я исподтишка рассматривал ее, пытаясь найти фамильные черты Дубенецких. Она, бесспорно, была похожа на Сонечку и иногда чуть-чуть напоминала мою маму, а вот чем, я так и не понял – мимикой, взглядом, формой губ… Она все-таки взглянула на меня раз-другой, и мы встретились глазами…
Мне кажется, они обе – и Лидия Варламовна, и Танечка – испытали облегчение, когда я стал прощаться.
– Спасибо, что приехали, – сказала бабушка. – Приезжайте еще. Приезжайте летом, у нас в пруду полно карасиков, удочку можно у Пети взять, правда, Танечка?
– Да, – прошептала девочка.
И я вернулся домой. С облегчением и чувством выполненного долга. А через неделю позвонила крашеная…
Танечка дичилась меня, а я не умел найти слова, которые могли бы сломать лед между нами. Не умел я с детьми…
– Какие планы? – спрашивал я с фальшивой бодростью каждое утро.
– Возьму книгу… у вас в кабинете, – тихо отвечала Танечка.
– Молодец, – хвалил я. – Бери все, что хочешь. Я приду вечером, не забудь пообедать.
– Хорошо, – отвечала она тихо.
Я с облегчением хватал портфель, бросал: «Не скучай!» и «Запри дверь!», и отправлялся в институт, а Танечка оставалась одна в чужом доме.
В первую же субботу мы поехали проведать Лидию Варламовну. Ей было лучше, к счастью. Они бросились друг к другу, забыв обо мне. Я не был им нужен. Я оставил их вдвоем и пошел погулять в центр городка. По дороге я размышлял о материнском инстинкте и отсутствии такового у большинства мужчин. Почему? Природа? До каких пор мы будем идти на поводу у природы? Или мы не гомо сапиенс, придумавший десять заповедей и мораль? Почему же природа всегда берет верх?
После больницы мы поехали за Танечкиными вещами. Пока она собирала свои кофточки и платьица, я сидел на крыльце, любуясь огородами и сараями. Домой мы возвращались молча. Танечка была подавлена. Я предпринял пару безуспешных попыток заговорить с ней. Не получил ответа и сосредоточился на дороге, полной дачников.
А ночью… Сначала мне показалось, что где-то скулит щенок. Я замер, прислушиваясь. Часы показывали половину второго. Это был не щенок – плакала моя дочь, маленький человек, не нужный мне, что я сознавал с мучительным чувством вины, ругая себя за неумение найти слова, способные что-то изменить. Но любые слова были фальшивы, потому что девочка была мне все-таки не нужна, она была лишней в моем мире. И этого понимания я стыдился.
«Ты… ты… – дрожало от негодования alter ego, – ты представляешь, что испытывает сейчас этот ребенок? Неужели в тебе нет ни капли жалости?»
Для себя я решил, что, если Лидия Варламовна поправится – если! – то Танечке лучше жить с ней. Я, разумеется, не брошу их, буду посылать деньги… А если нет? Я старался об этом не думать.
Я встал и поплелся к нежеланному ребенку. Остановился у двери в ее спальню, смутно рассчитывая на то, что должна же она перестать плакать наконец. Но рыдания не прекращались. Я осторожно отворил дверь, пересек пространство спальни. Она не слышала моих шагов и продолжала судорожно всхлипывать, уткнувшись лицом в подушку. Слабый свет ночника освещал комнату.
– Танечка! – позвал я.
Рыдания прекратились, и она испуганно затаилась. Даже дышать перестала.
– Почему ты плачешь? – Я присел на край кровати и заставил себя дотронуться до ее макушки – вроде погладил. – Что случилось? – Слова получались какие-то сухие и неласковые. Она молчала. – Танечка, у тебя болит что-нибудь? – Она мотнула головой – нет. – А что? – настаивал я. – Бабушку жалко? – Снова движение головой, не такое резкое, но понять можно, что дело не в бабушке. – Тебя кто-нибудь обидел? – Снова нет. – Скажи мне, в чем дело, и мы что-нибудь вместе придумаем. – Она прошептала какое-то слово. – Тебя кто-нибудь обидел? – повторил я, не разобрав.
– Нет, – прошептала она. – Усик умирает.
– Усик? Твой кот?
– Нет! – укоризна в голосе. – Кошка – Лиза, а Усик – это морская свинка.
– Почему же он умирает?
– Заболел… Лежит в сарае… – И она снова заплакала.
Я, озадаченный, смотрел на девочку, думая о том, что она совсем еще ребенок, наивный и сострадательный, живущий в собственном мире, где живут морские свинки и кошки, куда взрослым хода нет, потому что их давно уже не трогает смерть какого-то там зверька… И еще я подумал, что на похоронах не видел ее плачущей, а тут такое горе…
– Танечка, почему же ты мне сразу не сказала?
Она только взглянула на меня и ничего не ответила, но я все равно понял.
«Разве тебя прошибешь морской свинкой? – говорил ее взгляд. – Тебе никто не нужен. Моя морская свинка умирает, а я здесь, в твоем холодном и чужом доме…»
– Танечка, послушай, давай рано утром поедем в Зареченск и заберем твою… твоего Усика! Хочешь?
– Хочу! – ответила девочка, недоверчиво глядя на меня. – А Лизу можно взять?
– Можно.
– А Джерика?
– А это еще кто такой?
– Синяя бойцовая рыбка… мне мама подарила.
– Можно! – сказал я поспешно, опасаясь новых слез. – Всех заберем!
– Правда?
– Самая чистая правда на свете, – сказал я, как говорил когда-то в далеком детстве. – Кто там еще остался?
В тот же день мы перевезли из Зареченска весь зверинец. Усик, на мой взгляд, собирался еще пожить, но мы на всякий случай заехали проконсультироваться к Нонне, в ее поликлинику для животных. Увидев нас на пороге, Нонна впилась взглядом в Танечку.
– Твоя дочка?
– Ну! – ответил я.
– Жизни Усика ничего не угрожает, – сказала Нонна, осмотрев свинку. – Просто у него депрессия, скучает по тебе. Животным нужна ласка, а ты уехала, вот он и заскучал.
«Людям тоже нужна», – подумал я.
– Хочешь помогать мне с бездомными животными?
– Хочу, – сказала Танечка. – А где они у вас?
Нонна протянула ей руку, и они вышли в другую комнату, забыв обо мне. Их не было довольно долго, и я от скуки перечитал все плакаты на стенах и теперь имел представление о том, как выводить блох у домашних животных, извлекать клещей, лечить расстройство желудка и наоборот.
– Папа! – закричала Танечка, вдруг появляясь на пороге. – Там такие щеночки! Особенно один, рыженький! Пошли, посмотришь!
Угадайте, взяли мы этого рыженького себе или нет?
Глава 33
Хорошая все-таки штука – жизнь! И вообще…
Однажды старлей Коля Астахов гулял под дождем со своей собакой, булем Кларой. То, что сеялось через дырявое небесное решето, и дождем-то нельзя было назвать. Мелкая противная морось. Клара не хотела гулять. Она справила свои собачьи дела и хотела домой, на продавленное мягкое кресло перед телевизором. Она тормозила передними лапами, плюхалась задом на мокрый тротуар и неприветливо смотрела на хозяина снизу вверх.
– Ты посмотри, на что ты похожа! – увещевал Коля Клару, таща ее за собой. – Окорок! Зад как у бегемота. На тебя вон прохожие оглядываются! (Никаких прохожих не было и в помине, какие прохожие за полночь?) Ты меня позоришь, честь моего мундира позоришь! Вставай! Пошли хотя бы до угла. И сразу
