домой!
Коля сунул руку за пазуху, нащупал во внутреннем кармане куртки конверт. На углу висел почтовый ящик, который, как магнитом, притягивал Колю. Он достал конверт и в сотый раз прочитал адрес, который уже знал наизусть: Севастопольская, семнадцать, квартира пять, Вове Былдину. Конверт старлей изъял из письменного стола программиста Дергунца. Тот не успел его отправить. В конверте лежал листок со следующим волнующим объявлением: «
Зачарованный сюрреалистическим смыслом письма, Коля взял его себе, и вот уже две недели оно прожигало ему карман. И сейчас, не в силах противиться искушению, он медленно, но уверенно продвигался к почтовому ящику. И тащил за собой упирающуюся Клару. Письмо Коля держал в руке, и оно покрылось мелкими бисеринками влаги. Оглянувшись по сторонам, он сунул конверт в щель почтового ящика. Письмо с легким шелестом упало на другие письма.
С точки зрения здравого смысла, поступок Коли был вполне сюрреалистическим, чтобы не сказать хулиганским. Коля испытывал острое желание захихикать, представляя себе лицо Вовы Былдина во время чтения очередного идиотского опуса. Если быть до конца откровенным, то необходимо заметить, что старлей взял себе не только вышеупомянутое письмо, но также и заготовки для последующих, надерганные из Интернета аномальным приколистом Дергунцом. Он еще не решил, что будет с ними делать, но руки уже чесались пустить их в дело. Послать Леониду Максимовичу, например. Или подполковнику Бутузову! Коля рассмеялся и подумал сентенциозно: «Безумие заразительно!» Клара, заслышав неуместный смех, в знак протеста улеглась прямо на мокрый тротуар и положила морду на лапы.
– Клара, домой! – скомандовал Коля, дернув поводок.
Клара даже не шевельнулась и закрыла глаза.
– Кларочка, пошли домой, – переменил тон Коля. – Пошли, девочка, пошли, умница! – Тут ему пришло в голову, что Клара – свидетель в полицейско-протокольном смысле. Коля рассмеялся и сказал: – Кларочка никому не скажет, правда? Кларочка сейчас встанет, и мы пойдем домой, да, Кларочка? А то уйду один! – пригрозил он.
Клара, тяжело вздыхая, поднялась с тротуара, и они пошли домой.
Время бежало и бежало вперед, не останавливаясь ни на миг. Закончился июнь, а с ним и выпускные экзамены в университете. Наступил июль, жаркий, сухой. Мы с дочкой собираемся в Крым. Танечка, мне кажется, привыкла ко мне, перестала дичиться. Она прочитала уже все двадцать семь томов Диккенса и перешла к Джейн Остин. Меня несколько беспокоит ее выбор, но Рита Марковна, с которой я советуюсь по вопросам воспитания, говорит, что современные дети взрослеют быстро и уже в детском саду знают о том, о чем мы узнавали чуть ли не после свадьбы. Лучше Джейн Остин, сказала она, чем какой-нибудь… автор с ненормативной лексикой. Я не мог с ней не согласиться.
Сегодня у нас в гостях Лидия Варламовна, и я пригласил моих женщин в кафе-мороженое. Танечка держала бабушку за руку, смеялась, а не плакала, как раньше. Похвасталась, что мы едем на море, в Крым. Зато бабушка с трудом удерживалась от слез и смотрела на меня так, как будто была обязана жизнью.
В кафе верещала детвора, громко играла музыка и работал телевизор, висевший на стене. От шума голова шла кругом. По телевизору передавали сначала мультики, а потом новости культуры, насколько я мог судить. До меня долетали лишь отдельные слова хорошенькой раскрашенной дикторши. «…современной живописи… нетрадиционных направлений… («Это как?» – подумал я)… в гостях… – говорила она, – американский художник… Моравиа!»
Моравиа… Моравиа… Где-то я уже слышал это имя. Я скорее догадывался о том, что она говорила, чем слышал.
– Недавно с большим… успехом… выставка… – сообщила, улыбаясь, дикторша. – …Привлекла внимание… кругов общественности. Стив! – обратилась она к молодому человеку, сидевшему рядом с ней.
Я открыл рот от изумления. С экрана, улыбаясь во весь рот, на меня смотрел Степа Муравьев, которому я отдал в парке около Пушкина семьдесят пять тысяч долларов! Степа Муравьев с косичкой, на сей раз перетянутой зеленой ленточкой, и без красной бейсбольной шапочки.
– Стив, скажите нашим зрителям, какое впечатление произвело на вас пребывание в нашей стране? Вам нравится здесь?
Стив посмотрел на переводчика. Переводчик – бледный молодой человек в темных очках – скороговоркой перевел.
– Оч-чень! – с энтузиазмом сказал Стив Моравиа. – Класс!
Он поднял два больших пальца, и улыбка его стала еще шире.
– Стиву так нравится в нашей стране, – щебетала дикторша, – что он называет себя Степаном! Правда, Стив?
– Да! – воскликнул Стив, ударяя кулаком себя в грудь. – Степан Муравьев!
Дикторша и переводчик засмеялись.
– В нашей студии, – продолжала дикторша тоном фокусника, вытаскивающего еще одного кролика из рукава смокинга, – владелица художественной галереи «Венеция» госпожа…
Камера отъехала в сторону. Какой-то ребенок рядом завопил, будто его резали, и я не расслышал имени владелицы галереи. Но в этом не было необходимости – я узнал ее!
– Мы зажигаем звезды! – произнесла она голосом сирены. – Вы не представляете себе, как беззащитен истинный талант! Стив Моравиа не признан у себя на родине… – Она положила руку на плечо молодого человека. – Там его совсем не знают…
Проходимец Стив Муравьев радостно улыбался с экрана и согласно кивал. Ведьма мотнула головой, отбрасывая назад пышную гриву волос.
– Здесь, у нас, он обрел вторую родину!
Она с хищной улыбкой смотрит прямо мне в глаза. Рука ее теребит шарик белого металла со сверкающими камешками, свисающий с нитки бирюзовых бус. Бирюзовых бус моей мамы…
Тонкие запястья, тонкие пальцы, перламутровая пуговка на манжете блузки, красный лак на ногтях…
Пронзенный внезапной догадкой, я в изумлении открываю рот!
«Не может быть!! Ах ты… ах ты… ах ты… – вертится заезженной пластинкой в моей ошеломленной голове. – Вот, значит, как! Ах ты… дрянь бессовестная! Аферистка! Ах ты, Ведьма! Ах ты, кукла бессердечная! Кинула… как фраера! Ах ты, поджигательница звезд! И твой подлый Степа Муравьев! Интернациональная шайка, по которой плачет Интерпол! На чьи деньги, интересно, ты раскручиваешь своего американского самородка? Не на мои ли? И кто же ты на самом деле? Анна-Мария? Или Марианна? Или, может… как это ты тогда сказала… Мадам Робин Гуд?»
Я вдруг начинаю смеяться. Танечка и Лидия Варламовна с беспокойством смотрят на меня. А я все смеюсь, и смеюсь, и не могу остановиться. До слез, до звона в ушах, до полного идиотизма.
«Нет, – думаю я, перестав смеяться и слегка поостыв. – Тогда, в парке, она была искренна, ей было плохо – как она сказала: накатило «дамское» настроение… Может, неудачная любовь, ссора с коллегами, проблемы с бизнесом… И просто так взяла и сошла с поезда в первом попавшемся городе… решила – а, гори оно все синим пламенем! Женщины, говорят, иногда проделывают это… А потом сидела на скамейке в парке, как рыцарь на распутье, и тут, откуда ни возьмись, я! С историей о фонде. И ее опытный нос сразу учуял запах криминала и денег! И тонкая и нежная кукла Анна мгновенно превратилась в хищницу Марию! И только трагическая смерть Стаса Удовиченко помешала ей дограбить фонд… – Я вздохнул. – А моя квартира… что ж, она ведь честно предупреждала, чтобы я не лез туда, а я полез… – Я снова рассмеялся. – Ладно, квартира мне все равно никогда не нравилась, у меня есть отцовский дом. А Марии деньги, наверное, нужнее, она ведь зажигает звезды. Интересно, кто она все-таки: художница или актриса? А
