когда Костя даст команду действовать.
– Ну что, – спросил Костя, – страшно? Айда в «третий мир»?
И шагнул вперед.
* * *
Первое, что они почувствовали, – застарелый запах гари. Костя огляделся. Что-то здесь ему не понравилось, но он еще не понял, что именно.
Та же асфальтовая дорожка раздваивалась и убегала вправо и влево. В сумерках неясными тенями проступали корявые деревья и башни: две Безымянные, за ними – Петровская и угловая – Беклемишевская. На фоне бархатного неба их контуры казались размытыми и неясными. Безымянная торчала неестественно косо, словно ее тюкнули по шатру, но разрушить полностью не сумели, так и оставили стоять скособоченной. Детектор движения слабо верещал, показывая наличие движения на девять часов.
– Идите сюда!.. – крикнул Гнездилов.
Испытывая дурное предчувствие, Костя и Верка подбежали к Гнездилову. На косогоре под кустом лежал Иван Лопухин.
– Тятя! – закричала Верка, едва не упустив кошку, которая от неожиданного крика ударилась в панику: «Мяу!»
– Тихо!.. – сказал Костя и Верке, и кошке. – Не ровен час услышат…
Кто услышит – он и сам не знал, но кто-то обязательно должен был услышать. Тут только он наконец сообразил, что его так тревожит – гул! Тот самый, старый, прежний, привычный, только он стал громче и явственней, словно где-то совсем рядом дышал и жил огромный завод.
– Серега, поднимись на холм и следи за местностью! – приказал Костя, почему-то подумав о Гнездилове как о приманке.
В Чернобыльской Зоне такой приманкой послужил он сам. Правда, это не значило, что и Гнездилов будет приманкой. Надеюсь, до этого не дойдет, подумал Костя не особенно уверенно.
В свете фонариков Лопухин казался мертвым. Поперек черепа пролегала глубокая рана. Из-под ее краев была видна кость. Сгустками крови были заляпаны волосы и малахай. Ударили сверху. Должно быть, конюх полз, прежде чем потерять сознание. Хорошо, хоть не добили, с признательностью к «механоидам» подумал Костя. Теперь в нем жили два существа: одно следило за косогором, другое вынуждено было заняться Иваном Лопухиным.
Верка грохнулась в обморок. Дуська инстинктивно прижалась к ней, еще пуще заорав: «Мяу!!!» Костя, не долго думая, сунул в рот хабар-кормилец и выдул на Верку не меньше стакана минеральной воды. Верка ойкнула и выпучила голубые глаза. Костя едва не рассмеялся.
– Все! Все! – быстро сказал он. – Жив он, жив, жив. Сейчас мы его лечить будем.
– Тятя! – запричитала Верка, однако, напуганная словами Кости, приблизиться не решилась.
Костя приложил к шее конюха датчик пульса на левой перчатке. Сердце билось так, словно дикая птица в клетке. У Ивана был явный шок, но давление в норме, хотя, судя по всему, кровопотеря приличная. Отомстили все-таки, подумал Костя, ударили железной рукой. Верка уже не причитала, а вместе с кошкой снова забилась под куст, поглядывая оттуда зорко, как рысь. Но Косте было не до нее. Он ввел конюху в мышцу руки промедол, обработал рану противовоспалительным спреем и принялся накладывать давящую повязку. Все, что было связано с зашиванием раны, и само зашивание он отложил на потом. Через минуту- другую Иван Лопухин задышал ровнее, открыл глаза и застонал.
– Вера… – позвал Костя.
– Тятя, – кинулась она грудью вперед.
– Только не трогай его! – предупредил Костя.
– А-а-а… – очнулся Лопухин. – Что со мной?! Ах, это вы… А меня, значит… – Он схватился за голову. На лице его появилась гримаса страдания.
– Ударили… – подсказал Костя.
– И деньги забрали… – пожаловался конюх.
Ну слава Богу, с облегчением подумал Костя. Раз речь завел о деньгах, значит, будет жить. Сейчас я ему… Он нацедил в походный стаканчик граммов сто водки, нашел в аптечке морфин и капнул одну каплю.
Конюх выпил, и ему окончательно похорошело. Он даже сел и попросил:
– А еще дашь?
Костя выдавил из хабара-кормильца водки еще на пару глотков:
– Больше нельзя.
– Где ты такую вкусную водку берешь? – крякнул Лопухин, приподнимаясь и тут же плюхаясь назад. – Фу… повело… Слышь… мне бы Серко вернуть?.. А?.. Пропадет ведь.
Ему бы кровь перелить, подумал Костя, пропуская его странную просьбу мимо ушей, но, во-первых, некогда, а во-вторых, где эту кровь взять? Он вопросительно посмотрел на Верку, но тут же отказался от этой затеи. Переливать кровь, когда вот-вот появятся враги, неразумно, да и группы крови у отца и дочери могут быть разными. Хотя определить не так уж сложно, правда, сравнительных таблиц нет. Может быть, в аптечке? Он поймал себя на мысли, что рассуждает как врач. А ведь меня никто не учил этому, подумал он, ай да генерал, ай да молодец, все предусмотрел.
– Я Серко сам выкармливал. Он за мной ходил, как собака… – Лопухин жалобно заглянул в глаза Косте.
Свалились вы мне на голову, думал Костя. Как я устал!
– Командир! Командир! – приглушенно крикнул с откоса Гнездилов. – Демоны!
– Какие, к черту, демоны? – удивился Костя и подался наверх.
Серега Гнездилов лежал под поваленным деревом, сжавшись, словно эмбрион, и дрожал как осиновый лист на ветру. Детектор движения «титана» не верещал – он захлебывался.
Перед тем как выглянуть, Костя выставил перед собой ствол дробовика. Теперь уже гудело основательно и даже меняло тональность. Земля мелко подрагивала. Утробно и басовито бил гидромолот: «Бабах-х-х! Бабах-х-х! Бабах-х-х!»
Ивановская и Соборная площади и то, что осталось от Дворца съездов, были залиты ярким светом. То, что находилось там, больше напоминало классическую летающую «тарелку», только в строительных лесах. Вокруг, как муравьи, сновали не кто иные, как «фракталы» и «жабаки», в отдалении двигались, как ходячие жерди, «механоиды», то бишь «богомолы», рядом с ними находилась телега и впряженный в нее Серко. Но самое жуткое заключалось в том, что Иван Лопухин был прав, когда говорил о рабах. Сотни две или три измученных москвичей разбирали леса. Вот как… – подумал Костя, вот зачем вам люди понадобились.
– Ничего себе! – прошептал он и спрятался за деревом, но вовсе не из-за того, что боялся быть замеченным, а потому, что надо было осознать увиденное.
А увиденное было более чем странным. Костя даже потряс головой, чтобы собраться с мыслями. Сама «тарелка» его не удивила. Он был готов к такому повороту событий, тем более об этих «тарелках» столько писано-переписано, но… пейзаж вокруг нее привел его в изумление. Кремля как такового не было! Пейзаж коренным образом изменился. Не было ни Военной школы, ни Сената за ней. Точнее, они-то, конечно, располагались там, где им было положено по плану, но в виде уродливых развалин, срезанных кое-где до основания, кое-где до первого этажа. Арсенал из-за огней вообще не был виден. Не было видно ни Большого Кремлевского дворца, ни развалин Дворца съездов, ни Потешного дворца, который, судя по всему, должен был сохраниться. Остальная территория, кроме Ивановской и Соборной площадей, была погружена во тьму. Капец, подумал Костя. Слева, там, где располагался комплекс церквей и где над всем этим торчала привычная колокольня Ивана Великого, возвышалась белая гора кирпичей. Что было за ней, нетрудно было себе представить – все те же груды обломков.
А как же Москва? – с замиранием сердца подумал Костя и оглянулся. Только теперь он разглядел, что части стены от Сенатской башни к югу вообще не существовало, вместо нее торчали какие-то неправильной формы ступени. То, что лежало за этой некогда высокой стеной, тоже тонуло во мраке. Костя включил усилитель зрения, но единственное, чего добился, – разглядел мрачные остовы ГУМа и развалины храма Василия Блаженного. Дальше ничего не было видно, ну, может быть, чуть-чуть угадывались кварталы за рекой и на востоке, но что они из себя представляли, трудно было даже представить. Лишь совсем далеко, так далеко, что казалась миражом, тлела крохотная точка света. Костя так вглядывался в нее, что аж глаза
