— …множко.
— Я принесу чего-нибудь из холодильника, — сказала она и вышла.
У окна стояла настольная лампа с оранжевым абажуром. Я включил ее, прошел к двери и погасил плафон. Внезапно возникло ощущение борделя. Вот вам и создание атмосферы! Я включил плафон. Вошла Рейчел с подносом, нагруженным овсяными лепешками, полистироловыми коробочками из кулинарии и приличным сыром. Она поставила поднос на пол у радиолы.
Включилось Радио-4 и забормотало что-то о «…проблемах стеллажей, угрожающих не одной интеллектуальной семье…»
— Мать твою, — буркнула она.
Я снова наладил проигрыватель, а Рейчел тем временем разложила угощение. Она включила настольную лампу, потом пошла к двери и выключила плафон.
— Так-то лучше, — сказала она. Мы словно оказались внутри порнофильма семидесятых. Она улеглась рядом со мной. Оранжевый свет озарил ее ноги.
Мы ели. Мы разговаривали, и вспоминали, и расслаблялись. На половине «После ужина в маленьком клубе» с Куртом Майером, я застыл — с ладонью на ноге Рейчел, до того я забылся. Рейчел приподнялась, опираясь на локти. Оранжевый настольный свет придавал ее худому лицу почти свирепый вид. Я начал осторожно поглаживать ее колено. Она закрыла глаза. Адаптер поднялся, и проигрыватель перестал вращаться. Я сел на пол.
— Это было хорошо, — сказала она.
Окончательно добил нас альбом Кита Джарретта «Стандарты».
— О Го-осподи, ты только его послушай! Рейчел захихикала.
Джарретт так ревниво относится к своей музыке, что губит даже студийные записи, подвывая мелодии. Некоторое время мы мяукали вместе с ним, как когда-то, потом Рейчел решила, что надо прокрутить и поискать особенно жуткие места.
— О черт!
— Он, словно кошка на раскаленной сковороде.
Потом все пошло еще глупее. Рейчел и сценаристы «Зеленых дорог» примерно на втором году передачи пережили долгую стадию китча, и Рейчел умудрилась сберечь чуть ли не все альбомы. «Чаксфилд играет Саймона и Гарфункеля», «Хай-фай, товарищ Рея Кониффа».
— О черт! Только послушай! «Импровизация на «Танец феи Драже», а?
— Ну так как?
— Да поставь ее, поставь!
Нина и Фредерик: датско-голландская пара, поющая калипсо очень скверно и очень-очень искренне. Даже акцент изображают. На обороте конверта большими жирными буквами приглашение: «Вы отлично проведете время в обществе НИНЫ и ФРЕДЕРИКА».
И мы провели.
— Рейчел! — Да?
— Какие у тебя планы на завтра?
— Никаких, — сказала она. — А что?
— Почему бы нам не провести денек на природе?
— И где?
— О, — сказал я, — не знаю. На пляже. В Дорсете. Или Корнуолле. Она смотрела на меня очень долго.
— Далековато, — сказала она.
— Мы могли бы поехать сейчас же, — предложил я. — Я сяду за руль, и ты сможешь поспать в машине.
Она засмеялась.
— Я серьезно.
— Дело не в том.
— Так в чем же?
— Ты же никогда не бывал в Корнуолле.
Она неверно истолковала мое выражение: решила, что я не понял.
— Ты бывал только в том Корнуолле, который создали мы, — сказала она. — Только в «Зеле…» — Она прикусила язык. — Извини.
Во всяком случае, у нее достало порядочности покраснеть.
— Мне хотелось бы увидеть настоящий Корнуолл, — сказал я слабым голосом.
Но она поняла, что теперь я напрашиваюсь на жалость, и не собиралась идти мне навстречу.
— Ну а Фрэнк?
— Что — Фрэнк?
Она засмеялась и погладила мою щеку.
— Нам же придется взять его с собой.
— Почему?
— Ну как же иначе?
И разумеется, она была права.
Не в первый раз я вернулся к вопросу, почему Фрэнк согласился на операцию. Не было ли тут — если оставить в стороне все его самопожертвование — элемента жестокости?
Рейчел сделала движение, чтобы встать. Но я все еще держал ее руку.
— Что?
— Рейчел! — Я попытался ее поцеловать. Она отодвинулась.
Я не мог ее понять.
— Ведь ты хотела?
— Конечно, я тебя хочу, — шепнула она.
От восторга я не мог найти слов. А когда нашел, она прижала палец к моим губам.
— Спешить незачем, — сказала она, — ведь так? Я открыл рот, обволок губами ее палец.
Но она его отняла.
— Что…
— Это не игра, — сказала она. Я поднял голову. Желание исчезло из ее глаз.
Я не мог понять, каким образом разрушил недавнее ее настроение.
— Разве?
— Я хочу, чтобы это что-то значило. В раздражении я закусил губы.
— Конечно, это что-то значит, — сказал я. Секунда за секундой настроение улетучивалось. — Ты и я — мы предназначены друг для Друга.
— Ты умеешь уговаривать, Джерри.
Желание угасло, а теперь даже ее симпатия исчезла.
— Так как же?
Она пожала плечами.
Мой гнев нарастал. Я сказал:
— Ну, если ты и к этому времени меня не узнала… Она засмеялась. Ледяным смехом.
— Ах, Джерри, — сказала она. — Я тебя знаю. Насквозь и до самого донышка. В том-то и суть.
Я понял, что надо мной издеваются, почувствовал себя по-детски обиженным.
— Ты хочешь, чтобы это что-то значило? Ты говоришь, как школьница!
— Разумеется, кому и знать, как не тебе, — парировала она.
— Если бы я теперь выглядел, как в «Зеленых дорогах»… Она испустила торжествующий вопль, будто я себя выдал.
— Это не имеет никакого отношения к тому, как ты выглядишь.
— Я ненавижу его лицо, — сказал я. — Это такая боль! Она отодвинулась от меня.
— Не понимаю, как ты терпишь его запах, — сказал я. Ничего не мог с собой поделать.
— Вернись, — позвал я.
Но она уже отошла настолько, что я не мог до нее дотянуться.
