– Мне не плохо, мне как-то… не так. Не по себе, – признался Варцлав.
– Ты всегда такой взъерошенный, когда стоишь на пороге, друг. Дать совет?
– Да.
– Уезжай. Перестань переживать и уезжай. Бендер справится. Из него получится хороший Привратник.
– У меня такое чувство, словно я сбегаю.
– Ты не сбегаешь. Ты сделал всё, что было в твоих силах. Дальше Дом проживет сам. Возможно, когда- нибудь в другом городе появится еще один Дом без номера, и ты окунешься в новые заботы. Но пока самое время подумать о себе. Если ты не сделаешь этого – откуда возьмутся новые Дома? И, кстати, привези мне брелок!
Варцлав встрепенулся и заинтересованно посмотрел на Бродягу.
– Какой?
Тот пожевал губами. Подумал и кивнул.
– Эйфелеву башню. Даже две: одну серебряную, а другую золотую.
Варцлав улыбнулся. Бродяга никогда ничего не говорит просто так.
– Пойдем, друг! Я хочу показать тебе город. Сегодня на вокзале играет Моррис.
Бродяга в каждом городе знал обо всем и обо всех. Иногда Варцлаву казалось, что он тоже мог бы стать Привратником – только для целого города. Если бы, конечно, захотел остаться в каком-нибудь из них надолго.
Глава 59
Моррис
Больше всего Моррис любит играть на вокзалах.
Иногда он встает около центральной лестницы, иногда во внутреннем дворике; а если идет дождь, то выходит на улицу и играет у дверей вокзала, заманивая в здание людей, которые просто шли мимо.
Заманивать Моррис умеет. Тягучие, как смола, горькие или сладкие, как шоколад, бодрящие или, наоборот, успокаивающие и умиротворяющие звуки его саксофона для многих – что-то вроде красочных мазков на картине блеклой и суетливой повседневности.
Моррис умеет играть. Пожалуй, к этому больше нечего добавить.
Каждый день – новая мелодия. Популярные шлягеры или только что рожденные джазовые импровизации – где угодно и как угодно. Иногда, под настроение, он исполняет смешные детские песенки, которые, пройдя через его душу и душу его саксофона, становятся неузнаваемо прекрасными. О да, у саксофона тоже есть душа! А еще имя – он зовется Моррисом-младшим, и музыкант часто с ним советуется, что бы сегодня сыграть.
Многие не замечают Морриса, как привыкли не обращать внимания на шум поездов и машин или гомон толпы. Но если кто-то все-таки остановился, то не сможет уйти, пока музыкант не доиграет эту мелодию, потом следующую… И вообще, дела-то не такие уж и срочные. Не каждый день встретишь на улицах Питера подобного виртуоза, так что можно постоять и дослушать до конца… Тогда Моррис специально делает передышку. Он откладывает саксофон, раскланивается с публикой и начинает неторопливо прохаживаться, разминаться – дает шанс окружающим выпутаться из призрачных сетей музыки и уйти.
Под ноги музыканту кидают деньги, цветы, но он никогда ничего не берёт себе. Вернее, вроде бы берёт, но потом всё это богатство достается первому встречному нищему или бродяге.
Сегодня Моррис устроился на ступеньках во внутреннем дворике вокзала.
Солнце играло с саксофоном, отражалось от его блестящих боков и пыталось записать услышанную мелодию зайчиками на стенах. Люди в ожидании поездов и автобусов незаметно для себя подходили всё ближе и ближе к Моррису, образуя круг, который с каждой минутой становился все теснее и теснее.
Моррис улыбался и играл. Душой, разумом, легкими – всем, чем мог. Музыкант редко смотрел по сторонам: ему не нужно было видеть публику глазами, он прекрасно умел видеть музыкой, касаясь каждого призрачными пальцами своей мелодии. Звучит немного страшновато, но Моррис представлял это именно так: у музыки есть пальцы и ими можно коснуться любого. Не лица, конечно – души!
Он начал играть «Шестнадцать тонн», когда что-то в толпе людей его смутило. Моррис открыл глаза и впервые оборвал мелодию на середине.
Напротив стояла женщина. Одежда – ярко-оранжевая юбка и желтый топ – невероятно красила ее, несмотря на полноту. Рыжие волосы, веснушки на вздернутом носике (столько солнца в одном человеке!) на мгновение ослепили Морриса. Казалось, свет, который жил внутри этой женщины, не помещался в ее теле, его бы хватило еще человек на десять. Даже ее движения были наполнены светом.
А еще она держала в руках невероятно огромный апельсин и такую же грушу и, протягивая их Моррису, что-то говорила.
– Простите?
– Нет, вы простите, что я прервала вас! Но это моя самая любимая песня, я просто не могла стоять просто так. Хотите яблоко?.. В смысле, апельсин или грушу? А то предлагать вам деньги – как-то неправильно, а? – она еще и тараторила.
Как же она тараторила!
Моррис улыбнулся и сыграл «Шестнадцать тонн» заново. Потом еще раз, и еще – только бы она продолжала всё так же стоять рядом и улыбаться…
…только бы она поскорее села на свой поезд и уехала! Ведь тогда можно будет избежать болезненного знакомства, слов, которые нужно зачем-то говорить, и узнавания правды о нем в конце концов. Хотя, может, она бы поняла… и даже приняла. Но Моррис не слишком надеялся на это. И чтобы не рушить солнечное чудо, он быстро доиграл, вежливо отказался от предложенных фруктов и, раскланявшись, ушел.
Жаль. Он мог бы сыграть сегодня много других мелодий. Призрачному Моррису не нужны еда, деньги и кров. Ему нужна только музыка. И глаза людей, которые их слушали – его и Морриса-младшего.
А эта женщина смутила его, выбила из привычной колеи. Ему впервые захотелось заговорить с человеком, рассказать о чем-то, послушать ее… ее голос…
Есть у Морриса еще одно любимое место – пляж «Ласковый». Прекрасное название для чудесного места! Моррис садится на камень… Сказать по правде, на пляже нет камней. Но этот, видимо, каждый раз прорастает сквозь песок специально для него.
Моррис сел на камень и заиграл.
Закрыв глаза, он играл для моря, и пляжа, и ветра, и свинцово-серого неба, для леса за спиной и для себя самого мелодию сегодняшнего дня. Музыку любви, которая могла бы зародиться из двух взглядов и ярко-оранжевого апельсина, его любимого фрукта, из теплоты и света этой необыкновенной, яркой женщины и его черно-белой души. Как хорошо, когда весь ты – одна сплошная душа, и всё, что тебя смущает, можно сыграть! Вытащить, как занозу, и сыграть так, что море перестает шуметь, а ветер замирает и садится у твоих ног. И даже чайки перестают летать – они слушают и сочувствуют музыканту, переживая вместе с ним так и не случившуюся историю любви.
Так и не случившуюся историю жизни.
Когда Моррис доиграл и открыл глаза, ему пришлось поморгать, чтобы понять – это не мираж.
У его ног лежал ярко-оранжевый апельсин.
Глава 60
Обиженное зеркало
– Мама, а ты знаешь, что я буду рыжей, когда вырасту? – задумчиво сказала пятилетняя девочка маме, когда они вышли из кафе.
– Почему ты так решила, зайчонок?
– Мне зеркало показало, которое возле вешалки, – пояснила девочка.
Ей не очень хотелось становиться рыжей. Все-таки рыжих принцесс гораздо меньше, чем светловолосых, поэтому девочка немножко загрустила.
– Зеркало показывает тебя, а не то, что ему хочется. И точно не показывает будущее! – назидательно произнесла мама.
На самом деле она сама не очень в это верила. Но кто-то когда-то сказал ей, что родители иногда должны говорить назидательным тоном, так дети лучше запоминают.
