халата.
— А ну, разойдись, дайте пройти вниз…
Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
Какая-то чумовая очередь, все держат в руках — это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать… Лысые. Те самые… Девочки в платках… Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся… Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
— Не! Не! — Заорал сзади Ящик. — Бежго! Чуня!
— Да все, ожидаем!
Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
— Ну Господи же… Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
Мужской голос на площадке в толпе:
— Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
— Речь идет о последних минутах! Я готова!
— Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
— Деньги, вот деньги!
Сверху крик:
— Деньги везьмем, а живых не!
— Что делать, что делать!
— Придуши ты пацана своего! — засмеялись внизу.
А сзади вопль:
— Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
Санитары пробирались.
— Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
И передний санитар:
— Поди! Поди! — заорал.
Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
Передний санитар вскричал благим матом:
— А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
И стал бить кованым сапогом.
— Вы что деретесь, здесь больные дети! — вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то? — Это же больные! — визжала она со слезами. — Сына моего не смейте касаться!
Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
Какие больные, это неживые.
Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
Сзади тонко выл бабий голос:
— О умираю — смерть моя пришла — кто ее похоронит — спасите люди — моя Ксюшенька! Ой люди люди!
И Ящик оттуда же, сверху:
— Чуня! Бежго!
Не оборачиваться.
Что это опять: у очень знакомой железной двери присобачена бумажка «М-психоз» и дальше мелко какие-то часы.
Это сюда они все стоят, теснятся.
«Ну уж нет», — подумал Валера, прячась за санитаром, и вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон! Как гром грянул на лестнице!
Это звонят тем торгашам.
Тут же Валера увидел внизу направленное прямо в глаза дуло револьвера и харю Чуносого (узнал его сразу почему-то, знакомая личность, вроде бы серийный убийца).
— Ждем только лишь тебя, — сказал Чуносый.
Их там человек шесть стояло, все знакомые какие-то… Кто это? Какие-то бандиты явно. А, вон Светка смотрит! Но как-то нерешительно, как чужая. Нет ее этого выражения отпетости на лице. Наглости.
В такой момент все замечаем, усмехнувшись, подумал про себя. Сердце колотилось.
Чуносый рукой, револьверчиком отстранял какую-то жирную бабу с девочкой на спине. Баба держала ее как мешок с картошкой, но нежно. Свой мешок со своей картошкой. На девочке был белый платочек и длинное платье. Задралось. Торчали окаменевшие ноги, худые как палочки в белых носочках и кроссовках. Мать никого не пропускала.
Стоим над ней.
Чуносый показывает санитарам, быстрее, мол, те оробели, топчутся, боятся идти под дуло.
Впереди образовался пятачок, пустое место. Чуносый усмехался как смерть, играя оружием:
— А тут он и явился! Пол-лимона за тобой!
Санитары протискивались боком.
Валера попытался скрыться за бабой, держащей на плече девочку.
Сзади надвинулась тетка с Ксюшей на руках, она причитала, выла, ни на что не обращая внимания:
— Ой, нашлась моя девочка… Ой, видите, нашлась моя девочка… Ой Господи, нашлась. Ой, кто ее задушил… Ой-дайте-мне-кто ее задушил… Ой-я-сама-его-задушу (и т. д.).
Ну что, убьют — сейчас или потом после пыток. Все, прощайте.
Кто прощайте? Алешенька. Анюта, Марой и Степа. Доченьки мои.
Чуносый, жутко улыбаясь (желтый металл и голубые десны наружу), поманил его рукой.
У перил все еще нерешительно топтались на ступеньках санитары. Валеру прижимала сверху тетка с «Ксюшенькой», теснила к тем, кто у дверей ожидал его.
Чуносый, глядя вверх, сказал громко:
— Поднажми, Ящик!
Толчок сверху, какой-то сдавленный вопль, и Ящик уже слева протянул руку и крепко держит за локоть. Вонь, какая вонь! Откуда?
И тут сверху на голову обрушились огромная масса с визгом и криком «Да что вы наделали, задавили, мужчина, падаем!»
— МУЖЧИНАААПА-ДАААЕ-ЕМ!
Валера увидел, что нижние как-то отшатнулись, а те кто его ждал, наоборот, подвинулись навстречу как плотина встала, и сам кинулся направо, подальше от железной боксерской лапы Ящика. Но уже волокло вниз. И, чтобы хоть как-то удержать равновесие, правая рука потянулась к стене, к железной двери, и чуткими пальцами встретила какую-то кнопку, и в последнем усилии попыталась зацепиться, смазала по ней.
