— Нет.
— Мужеев! — кричит другой.
— Нет.
— Мельник! — говорю я.
Сразу выхватили.
— Мельник, на выход с вещами! Статья? Куда идешь?
— На следственный эксперимент.
Выхожу, но ничего не понимаю! Почему в руках у ключника только одна моя делюга, то бишь делюга моего терпилы? И конвоя вологодского, знаменитого по части привычной нам жестокости, нету рядом, а стоят два фраерюги в костюмах и при галстуках. Стало мне тут не по себе! Озноб меня бить начал. Но деваться уже некуда. И опять-таки думаю: хуже-то куда уже?! И повели меня красавцы под ручки белые, за ворота Централа. Ты понимаешь, за ворота, да одного? Чувствую, ноги мои уже не идут. Подводят меня прямо к легковой автомашине, марки «ЗИМ», в которой, бля, только правительство возят. И поехали. Пытаюсь разговаривать с ними, с сопровождающими моими. Но не тут-то было. А тот, кто рядом, связан со мной одной цепью: один наручник на моей руке застегнут, другой на его. Никогда еще не было, чтобы мусора со мной в одной связке ходили. Но чувствую, и не мусора это вовсе.
Приехали на аэродром, прямо к трапу самолета. Что за самолет, я вообще не разглядел, меня эта техника не интересовала, какой навар с нее домушнику, да и много ли я в моей жизни их видел? Но очень большой! Летим. Вижу по всему — в Москву. Садимся во Внуково. И все хуже и хуже мне становится. А хуже потому, что не понимаю, что происходит. Встречают нас как правительственную делегацию. Бегут по мне мурашки, и чувствую, что попал я в вагон для некурящих.
Вижу в лобовое стекло, которое фраерюги на переднем сиденье своим ростом от меня загораживают, что везут меня по улицам Белокаменной, где не одну когда-то хату я хлопнул. Я Москву знал хорошо, я же домушник, форточник, за мой малый рост. Мы с братвой в три-четыре человека немало хороших квартир посетили. Спустят меня с чердака на веревке, форточки почти, всегда открыты, я туда ныряю, а потом открываю братве дверь на лестницу. Выбирали мы их по наколкам. Был у нас один интересный штымп, банщиком работал, где хорошая клиентура. До сих пор остался Егорыч в этой бане работать, никто не спалил его на следствии, пригодится он нам еще, если выживем. Один тогда пошел я по делу, и подельники мои вели себя достойно. Отправляли мне хавку, передавали денег, в общем, что могли, делали.
Чувствую, едем мы уже по самому центру и вдруг затормозили. И ба! Кого я вижу! Успел заметить через шторки белые затемненного салона машины лицо изваяния на постаменте — Железный Феликс, злой туберкулезник, кто ж его не знает! И тут уж мне до конца стало хуево. Понял, куда меня доставили мои фраерюги. Чуть сознания не лишился.
Ввезли нас во двор. Мои фраера отцепились от меня, сняв наручники, и передали на руки другим, которые нас уже ждали. А те еще ростом выше, еще вежливей. Повели меня по лабиринтам коридоров. Так почтительно со мной обращались, ну никогда меня так мусора не водили. И слова «Руки назад!», обязательные при конвоировании, ни разу не звучали, и «Лицом к стенке!» я так и не услышал.
Привели меня в огромный кабинет, метров двести квадратных. На стенах портреты их братвы уважаемой, увеличенные фотки в строгих рамах, а на дальней стене сам чахоточный Феликс, в портрете маслом, и рама вокруг золотая. И увидел я перед собой весь тот самый аппарат, который держит в страхе всю Советскую державу и далеко за ее пределами. Передо мной длинный стол человек на полсотни, за ним устроились мундиры не ниже полковника, а возглавляет стол генерал с золотыми погонами.
Показали мне ручкой пройти к нему на пушистый ковер, а он мне сам навстречу встает, в штанах с широкими лампасами, огромный как орангутанг. Как раз по яйца я ему пришелся. Подает мне свою дружелюбную руку калибром с профсоюзную лопату, которой уголек на горб подают, сорок на пятьдесят, такой величины она была. И ласково обращается ко мне со словами:
— Как долго мы ждали этой встречи, господин резидент! По-вашему господин, а по-нашему, по-русски — товарищ. Я знаю, вы интеллигентный человек, господин Пол! И я уверен, мы всегда поймем друг друга как разведчик разведчика.
И вот здесь-то подкосились мои маленькие ножки, и понял я, что лучше бы мне висеть свой четвертак у хозяина, где все до боли мне знакомо. Мастырил бы я опять свои побеги, ловили бы меня всесоюзным розыском на широких просторах необъятной страны… В эту минуту стали мне такими родными и ключники, и мусора, и вологодский конвой — все знакомые, все свои, не то что эта горилла, надо мной нависшая. Чувствую, знаю, кончится тем, что будет бить он меня нещадно. А главное, не один такой примат тут рядом. Почуял я, словно наяву, как эти сапоги топчут мою маленькую спинку!.. Но пока я господин Пол, резидент иностранной разведки (какой, пока еще не понял), то надо мне держаться.
— Ну что, Пол Кантер? Псевдоним Малыш, не так ли будет? — продолжал генерал.
Да, сгубил меня мой рост, чую я, впервые в жизни! А генерал продолжает:
— Гарвард! После Высшая школа разведки восточного направления, то есть СССР. Шесть языков. Родители ваши, мы знаем, личные друзья шефа ЦРУ Алена Даллеса. Звание полковника внешней разведки. Если что не так, вы меня поправите?
Я ничего поправить не хотел.
— Милый Пол! — генерал стал такой нежный, как мама родная. — Мы не можем понять только одного: почему вы, с такими связями, с таким высококлассным образованием решили стать резидентом, да еще где: в нашей стране? — Тут генерал не очень уважительно, как мне показалось, кивнул за окно на нашу любимую державу, со всеми ее березками, широкими просторами и любимым товарищем Сталиным хором Пятницкого. — Вы могли бы сейчас сидеть в штаб-квартире ЦРУ, в своем роскошном уютном кабинете, попивать ваше любимое шотландское виски, закусывать гамбургером и посылать к нам менее значимых людей, чем вы.
И чувствую я, братва, что потею весь от тирады этого орангутанга с генеральскими лампасами даже там, где не потел никогда. Хотя и не знаю, что такое гамбургер, которым закусывают. А мой генерал обращается к своим шестеркам, чтобы немедленно писали докладную в центральный комитет нашей партии об удачно проведенной операции, закончившейся поимкой резидента американской (как я сразу не подумал, какой же еще?) разведки Пола Кантера, который в настоящий момент находится на собеседовании в центральном аппарате наших органов, и при благоприятной ситуации светит на горизонте обмен фигурантов соответствующего уровня.
Я тогда не понимал, что эта докладная, как ни странно, может спасти мою грешную жизнь.
Генерал сел, а ко мне на цырлах подбежал ближайший полковник и придвинул стул, обитый пухлой мягкой кожей.
— Теперь мы будем разговаривать с вами, господин Пол! Нам с вами есть о чем поговорить. Я понимаю, вам нужно отдохнуть с такой дороги. Мы даем вам день, даже два, но не больше. Надеюсь, вам достаточно?
— Йес, — ответил я, вспомнив единственное английское слово, которое знал. Но при этом собрал весь свой бас, чтоб оно прогудело на все помещение.
— Узнаю голосок! — обрадовался генерал. — Мы ведь вас, Пол, часто слушаем, с огромным удовольствием! У нас записаны почти все ваши разговоры. Хотите послушать?
Я не хотел.
На том и распрощались.
И повели меня два полковника в самое нутро этого огромного здания, откуда виден весь Союз от Колымы и Магадана до Урала и Воркуты и тень которого без помех пересекает границы и ложится на другие районы мира. Бодро шагая, как настоящий разведчик, я переступил порог своей камеры — и что я вижу? Поместили меня в отель для особых персон при центральном аппарате органов КГБ. Ну, думаю, вот как у нас, оказывается: чем больше ты нагадил на этой земле, тем больше к тебе внимания! Никогда на свободе не было у меня, да и уверен, не будет такой квартирки. Не шконка, не нары, а царское ложе, настоящий туалет, а не параша, я такие видел только в тех заслуженных квартирах, которые посещал через форточку, и то не в каждой. И ни подъема тебе, ни нары не закрываются, и ключники мои, по которым я так соскучился, не орут и не стучат по кормушке ключами. Все прямо как на тропе уходящих! Видно, последние деньки доживаю я на свете в этой обалденно роскошной хате… Как прошли эти два дня, даже не помню. Утром и вечером принимаю я душ, как персидская княжна, ем за пятерых — сам понимаешь, Федорыч: не
