Машина снов

он быстро отдёрнул голову и вновь оказался над поверхностью тумана. Тишина по эту сторону белёсой парящей глади резко контрастировала с многоголосым хором, слышанным им только что. Марко снова быстро окунул голову в туман, и снова его ударила плотная звуковая волна. Марко отпрянул. Его ранила не столько громкость хора духов, сколько те дикие страсти, которые бушевали в этом многоголосье. Хор насыщали не просто ярость, но Ярость, не просто жажда, но Жажда. Эмоции, рвавшиеся наружу сквозь эти жуткие звуки, пугали своей глубиной, чистотой и завершённостью. В отличие от мятущихся человеческих чувств, несчётно меняющихся с каждым взмахом ресниц, голоса духов насыщали чувства в их чистом, дистиллированном виде, словно Небесный Алхимик выпарил их из чьих-то бушующих сердец и заключил в тонкостенные прозрачные сосуды, откуда, как из тюрьмы, они и взывали теперь к Марку.

ещё несколько раз окунув лицо во влажные тёплые струи, Марко вынырнул из тумана совершенно обессиленным. Теперь он летел над играющей гладью тумана молча, наслаждаясь звенящей тишиной, такой прозрачной, что шум собственной крови отчётливо слышался приливом океанской волны, как бывает, когда прижмёшь к уху морскую раковину.

наслаждаясь тишиной, Марко не заметил, как поднялся чуть выше, и удушливые объятия обыденного сна тут же схватили его, прижав к жаркой и полной груди. Тётка Фьора, вспомнил он отчего-то. Полотняная рубаха, колыхающаяся грудь, обожжённая морским солнцем в расшнуровавшемся треугольнике ворота, спи, мой мальчик распрекрасный, баюшки баю. Марко мотнул головой и скользнул вниз, прячась от коварной жары, нависающей над туманом. Сейчас он летел, чётко видя границу между обыденным сном и сонной явью: плотная белая поверхность тумана играла парными сполохами внизу, а сверху на неё наваливалась тяжёлая жара, прозрачная, но плотная, как сметана, пелена. Просвет, в котором летел Марко, понемногу сужался. Я не хочу спать, подумал он и прижался обнажённым животом к туману, скользя по нему всем телом.

глядя на сужающуюся у горизонта щель между туманом, таящим в себе столько интересного, и прозрачной пеленой жара, душившей его сверху и грозившей вот-вот увлечь в пучину обыденного сна, глубокого и бессознательного пьяного храпа, Марко слегка растерялся. Ему не хотелось проваливаться в сон, так ничего и не узнав. В отчаянии он позвал виновника своего нынешнего путешествия: Тоган! — и в ответ услышал шелестящий Тоганов голос: главное для ищущего — точно знать имя того, кто прячется… или место, где его искать. Вопрос с местом отпадает сразу, со смехом отметила наблюдающая часть сознания. Ведь в этом мире нет ничего похожего на какое-то место. Как можно говорить о каком-то месте в мире, где всё течёт, струится, где не за что закрепиться и где нет возможности для самого понятия места? Остаётся имя. Он кстати вспомнил рассказ императора о его собственном опыте плаванья во снах. Имя. Я должен назвать какое-то имя.

в этот момент его кольнуло лёгкое чувство стыда — отправляясь в этот сон, он стремился на встречу с Пэй Пэй, но, заворожённый увиденным, на время забыл о ней. Может быть, стоит назвать её имя, подумал Марко. Но я не знаю, что будет с нею, если я произнесу её имя вслух. В этом мире. Он с усилием прогнал мысль о яблочной деве, боясь случайно навредить ей, пусть даже и существующей лишь в его воображении.

он плыл в разрезе между двумя снами, двумя морями — Нижним морем играющих теней и Верхним морем забвения, — и он решился назвать одно имя. Единственное, которое стоило бы назвать, помня о том, что твоё тело в настоящий момент пребывает распятым на резном ложе машины снов, в самом большом городе Поднебесной. Хубилай, прошептали его губы, перед тем как лицо его погрузилось в туман. И как только узкая струйка воздуха пролетела между небом и языком в последнем «j», многоголосый вой духов загустел, поблёк, померк и стал шумом где-то на поверхности сознания. Марко осмелел и почти скользнул в глубину тумана, позволив телу наполовину погрузиться в поток влажного ветра вслед за лицом.

завитки и струящиеся волокна пара вдруг заплясали, свились в тончайшие узлы, и Марко оказался перед фасадом колоссального стального замка, вздымавшегося к нему откуда-то из тумана ярко играющими на солнце остриями игл. Марко облетел замок, страшась взглянуть ближе к земле, где клокотал красноватый сумрак. Отчётливо запахло кровью и распалённым человеческим телом. Хубилай, робко повторил Марко. Замок загудел, и проклёпанные швы, скрепляющие стальные игольчатые башни, вдруг сдвинулись ещё плотнее, а навершия крыш ещё сильнее заострились. Марко попытался подлететь ближе, и вдруг сотни тысяч алых солёных комков полетели в его сторону, вырываясь из недр стального дворца. Они летели с жутким визгом, больно прожигая в его теле медленно остывающие сквозные дыры с обугливающимися краями. Комков-метеоритов становилось всё больше, и Марко в ужасе увидел, как его тело постепенно истончается, пропадает, изъеденное искрами. Со всё возрастающим чувством животного страха он попытался подняться вверх, вынырнуть из тумана, но тянущиеся к нему дымные шлейфы миллионов алых точек застыли и стали нитями багровой паутины, намертво приковавшей его к замку и теперь тянувшей вниз.

он выхватил из пустоты меч и попробовал взрезать мерзкие тенета, но насмешливый бас протянул из стального панциря: «не выйдет, ведь ты не помнишь имени своего меча». Меч растаял и Марко с возрастающим стыдом увидел, что сжимает в руке свой собственный член, только странно удлинившийся и тонкий, как весенняя сосулька. Он быстро разжал пальцы, но член охватил его горло, словно щупальце, перекрывая доступ воздуха. Стальной замок содрогнулся от хохота. Марко начал падать, задыхаясь, пытаясь освободить горло. Алые нити всё тащили его к земле. Он больно ударился о подножие замка, но от удара все путы, сковывающие его, вдруг растаяли. Он стоял перед уходящей в туманную высь стальной громадой замка. Голый шестилетний ребёнок. Босиком, в холодном осеннем тумане. Насколько хватало глаз, тянулись вдоль горизонта медные плиты, облицовывавшие фундамент крепости. Ребёнок- Марко подошёл к одной из них, засунув в нос чумазый пальчик с обгрызенным колючим ногтем. Хубилай, прошептали губы мальчонки.

Между плит что-то засветилось. Он вынул пальчик из курносой ноздри и, вытерев его от козявок об пухлый задок, ковырнул ногтем между плит. Они пустые! воскликнул он, поражённый открытием, и тут же взметнулся вверх. Он рос, рос, рос, рос, и вот уже у ног его осталась стальная головоломка в виде замка, изящная игрушка кузнеца Линь Бяо, известного мастера — изготовителя кирас.

в растерянности Марко замер в потоке влажных струй и жадно вслушался в песню собственной крови, надеясь распознать что-то знакомое, домашнее, хоть что-нибудь, что восстановило бы разорванную пуповину, соединявшую маленького мальчика с понятным и простым миром, где всё-всё казалось таким уютным, где всё переполнялось вещами навсегда, и, когда эти угасшие крохи тепла на секунду показались ему окончательно потухшими, он услышал тихий-тихий скрип уключин… шшррррп… тсрррнк… шррррп… тсссринк…

губы Марка дрогнули, и сами собою из них выпорхнули слова Шераб Тсеринг. В ответ на этот растерянный зов туман впереди сгустился, потемнел, и в постепенно синеющих завитках появился знакомый полупрозрачный силуэт. На шее — или том, что Марко хотел принять за шею призрака — полыхнули и угасли цепочкой угольков рубиновые чётки знахаря. Марка охватила внезапная радость, и он заскользил к трепещущим завиткам тумана, то очерчивающим знакомый контур, то вновь распадающимся на вьющиеся волокна.

— Неужели ты и на том свете пьёшь эту гадость? — спросил Марко, показывая на знакомый силуэт