Санька, видимо ободрённый, что в рассказе не было никаких ужасов, усмехнулся:
— Чего же ты её трусишь!
— Ну да… если она… эт-та… как его, нас за своих детей примет?
— Брось. Её дети с тех пор во какими выросли, — Санька поднял вверх палку.
— Эх ты! — Митька снисходительно улыбнулся. — Да она-то откуда знает! Она же их с той поры в глаза не видела!
Сражённый Митькиным доводом, Санька задумался.
— Враки всё, — наконец сказал он, — привидений не бывает.
Митька взглянул на него с сожалением, почесал за ухом и сокрушённо сказал:
— Да я и сам знаю, что не бывает, а всё одно… жуть берёт.
— Нечего бабьи сказки слушать, — насмешливо сказал Санька, — тогда и жуть не возьмёт.
Митька прилёг на локоть, чуть отвернув от огня раскрасневшееся лицо.
— Враки не враки, — задумчиво сказал он, — а так интереснее. Вот когда война с фашистом была, послал раз командир одного партизана мост взорвать. По которому эшелоны всякие ходят. Здоровущий был мост, весь как есть из железа сработанный. По нему день и ночь немцы на свой фронт танки и пушки гнали. Заложил партизан мину, а тут как раз эт-та… как его… целый поезд с немчурой шурует. Бах! Куда паровоз, куда вагоны! Фрицы орут, а партизан в лес, к своим. Только глядь, а у него нога вся эт-та… как его… в крови. А фашисты тем временем в погоню за ним. Бежал, бежал партизан что есть силы. Весь об кусты изодрался. Глядь, а перед ним поляна красивая, вся в цветах. «Ну, — думает, — отдохну маленько». Шагнул, а земля под ним качается. И вдруг выходит из кустов женщина.
«Куда ты, — говорит, — это же чаруса. По ней и заяц легконогий не сигает. Провалится в болото бездонное. Стойка здесь в кустах». А сама вышла на тропинку и в один момент эта-та… как его… в того самого партизана обернулась.
— Врёшь! — не выдержал Санька.
— Чесслово, не вру. Бабка говорила, ей тот самый партизан рассказывал. Увидали её фрицы и решили, что это он и есть, и ну за ним. А она по чарусе бежит, и ни одна травка под ней не колыхнётся. Ну, фрицы за ней — и все как есть в чарусу провалились. А настоящий-то партизан сидит в кустах и на всё это своими глазами смотрит. Пришла к нему эта женщина, она уже опять в себя перевернулась, и говорит: «Пойдём, я тебя на чисто место выведу». — «Не могу идти, — говорит наш, — нога болит». Взяла тогда женщина, сняла с дерева паутину, приложила к ране и косынкой с головы повязала. Встал партизан, а нога совсем эта-та… как его… ну, не болит, и всё.
— А чего она ему привязала? — спросил Санька.
— Наверно, эт-та… как его… пенициллин, чтобы быстрее зажило. Взяла она его за руку и повела. Долго шли и вышли в чистый лес. «Ну, теперь иди, — говорит, — тут наши недалеко». — «Постой, — говорит партизан, — ты кто? Почему ты меня выручала?» — «А потому, — говорит, — что ты за правду боец». И пропала. «Имя свое назови!» — это партизан ей вслед закричал. А из лесу ти-ихо так откликнулось: «Настасья Аникина-а!» И тут сомлел партизан. Проснулся, глянь, а он у самой партизанской землянки лежит, эт-та, как его… в кустах.
— Приснилось ему? — сдерживая волнение, спросил Санька.
Митька значительно покачал головой.
— Может, и приснилось, только эт-та… как его… глянул он, а нога ейной косынкой повязана.
— Ну! — ахнул Санька, чувствуя, как по спине побежали мурашки. — Выходит, привидения за нас?
— Конечно, эт-та… как его… за нас. Привидения-то из кого получались? Бабка говорила, что из тех, кого богатеи разные забижали… Только, я думаю, тут другое…
— Что? — Санька придвинулся ближе к Митьке, предвкушая ещё более страшную историю.
Митька долго смотрел на затухающий огонь, потом сказал, таинственно понизив голос и оглядываясь по сторонам:
— Космонавты, эт-та… как его… из других планет!
— Брось! — Санька разочарованно отодвинулся.
— Можешь не верить, — горячо сказал Митька и приподнялся на локте, — дело хозяйское, а только у них, может, темно, может, солнце другое, вот они и ходят по ночам, эт-та, как его… изучают.
— А Настасья как же?
— Неужто не понимаешь? — удивился Митька. — Маскировка это. Им-то только этого и надо, пусть люди думают, что они привидения, им же спокойней.
— А здорово! — Санька рассмеялся. — Вот бы поговорить с кем из них.
— Во! И я так думаю. Интересно! Ты бы про чего спросил?
Санька задумчиво подержал себя за нос, потом посмотрел вверх и твердо сказал:
— Про избы. Как избу построить, чтоб ни огнём, ни водой не брало дерево.
— Так это ж из камня или железа строить надо, — усмехнулся Митька. — Вон как контора совхозная…
— Контора или завод — другое дело, а для жилья из дерева надо, — серьёзно сказал Санька, — как отец строит… Он говорит, что в деревянной избе и дух другой, лёгкий. Вон в Николаевском изба есть. Меня отец туда раз возил, показывал. Уже сто лет стоит. Резная вся. Окна как кружевами обшиты. Мужик-то, Кондрашин, который её строил, помер давно, а люди посейчас избу кондрашиной зовут. Во как. Его поделок много в деревне. Мастер был. Вот мне бы так научиться. А ты про что бы спросил?
— Не знаю… — Митька лёг на спину и подложил под голову руки. — Про интересное! Кем я буду, когда вырасту.
— А то ты сам не знаешь.
— Не-е… эт-та… как его… разным охота быть. Коров пасти интересно. Я с пастухами раз ходил. Здорово! И на ракете летать подходяще… И на грузовике охота ездить.
Ребята помолчали. Костёр потух. Чёрные угольки покрылись синеватым пеплом. Светало. Лес словно раздвинулся, посвежел. Деревья и кустарник уже не сливались перед глазами в сплошную тёмную массу, а четко рисовались на фоне проясневшего неба.
— Никак пора, — неожиданно сказал Санька. Он встал на ноги и поёжился. — Холодновато. Вставай, Митрий, уже совсем высветлело.
— А где же мы её искать будем?
— Да где-нито вдоль большака. Далеко-то в лес её тащить не с руки. Тяжёлая.
Они выбрались из кустов, перебежали небольшую поляну и неожиданно наткнулись на ручей. Вода в нём была красноватая — видно, текла из торфяного болота. Ребята напились, черпая воду пригоршнями, а затем разулись и перешли ручей вброд, пружиня ногами по мшистому дну.
Между тем лес светлел всё больше и больше. За деревьями медленно выстилалась полоса восхода. С каждой минутой она становилась ярче, и от неё незримыми волнами расходился нагретый воздух. Проснулись птицы и разом наполнили лес весёлым щёлкающим гомоном.
Внезапно Санька остановился.
— Митяй, ты не упомнил, затоптали мы костёр? — спросил он.
— Не помню, — сказал Митька. — Так он же потухлый был.
— А уголёчек мог остаться? Айда, не дело оставлять огонь в лесу без призора.
Мальчишки повернули назад к ручью. Пройдя несколько шагов, они вдруг разом, будто по команде, присели, глядя вперёд остановившимися от страха глазами.
Мохнатый, тёмно-бурый медведь стоял на другом берегу ручья и нюхал воздух. С тёмной, заострённой морды капала вода.
— Подранок! — чуть не вскрикнул Митька и тут же зажал себе рот обеими руками. Первым желанием Митьки было вскочить и бежать куда глаза глядят, но ноги не слушались. Санька повернул к нему голову и прошептал одними губами, горячо дыша в самое ухо:
— Ништо… ветер в нашу сторону.
