– Он пишет, что сынок мой услышал пальбу и насмерть перепугался… Ох, накажи меня господь, за то, что я отпустила такого ребенка на войну, в неразбериху эту!..
– Ханум, зачем глупости болтать, – резко остановил ее дядя Полковник. – Он сдуру ляпнул, а вы повторяете. Пури, наверное, съел что-нибудь несвежее и занемог, Да такого молодца среди тысячи не найдешь – какое сердце, отвага, смелость! Он же весь в меня.
Мы с Лейли переглянулись, пытаясь подавить смех. Асадолла-мирза, который секундой раньше вошел в комнату из дядюшкиной гостиной и слышал эти слова, вмешался:
– Господин Полковник прав. Равного по доблести Пури и средь миллиона не сыскать. Прямо – Юлий Цезарь!
Дядя Полковник резко повернулся к нему, но Асадолла-мирза скорчил такую невинную мину, что гнев во взгляде Полковника сменился признательностью, и он ласково сказал:
– Спасибо, Асадолла! При всех твоих недостатках у тебя есть прекрасная черта: ты разбираешься в людях. Он снова обратился к дядюшке Наполеону:
– Как, по-вашему, может, мне самому поехать в Ахваз посмотреть?
– Нашли время для разъездов! – возразил дядюшка! Наполеон. – Лучше пошлите телеграмму этому вашему другу. Нет, путешествовать сейчас не время. Нельзя оголять фронт. Откуда вам известно, что это не уловка с их стороны, чтобы удалить вас отсюда, лишить меня поддержки и таким образом достигнуть своей цели… К сожалению, они уже добрались до окрестностей Тегерана. Асадолла-мирза снова не удержался:
– Ага прав! Вполне возможно, что тут кроется такое… Лучше вам ограничиться телеграммой.
Тут с улицы донеслась шумная перебранка: спорили двое. Дядюшка Наполеон минуту прислушивался, потом повернулся ко мне:
– Сынок, сходи посмотри, что там за шум, что за крики?
Я выбежал на улицу. Маш-Касем, размахивая ручкой от метлы, наскакивал на чистильщика ботинок, который собирался расположиться со своим ящиком у садовой калитки.
– Это тебе не теткин дом! – кричал Маш-Касем. – Будут тут приходить всякие, каждый день новую лавочку заводить!
– А ты потише, чего так разоряешься?
– Мне и разоряться нечего: только попробуй разложи здесь свое барахло – все твои банки с ваксой, все щетки – бархотки в канаву покидаю!
Я предпочел не вмешиваться и, прежде чем чистильщик увидел меня, побежал сообщить обо всем дядюшке Наполеону.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил он меня.
– Ой, дядюшка, там один чистильщик пришел, хотел устроиться около вашей калитки, а Маш-Касем его выгоняет.
– Что?! – заорал дядюшка. – Маш-Касем? Чистильщика?.. Не сметь!
И заторопился к садовой калитке. Асадолла-мирза подмигнул мне, но сам не двинулся с места, Когда мы вышли на улицу, Маш-Касем уже сцепился с чистильщиком, крича:
– Я тебе покажу, тварюга безродная! Это ты меня ослом обзываешь?!
– Касем! – строго окликнул дядюшка.
Маш-Касем, не отступая от чистильщика, продолжал вопить:
– Недаром я из Гиясабада родом, ты у меня узнаешь, откуда ноги растут, шантрапа проклятая!
Дядюшка влепил Маш-Касему затрещину:
– Успокойся, недоумок, тебе говорю! В чем дело?
– Да вот приперся сюда, желает тут хлам свой сапожный раскладывать. А я ему говорю, чтоб убирался, ведь от такого добра не жди…
Я старался не попадаться чистильщику на глаза. Но тому было не до меня. Тяжело переводя дух, он говорил дяде:
– Я сюда работать пришел, ага. А этот налетел, ругается, дерется… Ты что, не можешь по-людски разговаривать? – И, собирая свое хозяйство, добавил: – Раз эта улица у гиясабадцев на откупе, я пошел!
Побагровев, Маш-Касем опять завопил:
– Вижу я, к чему ты клонишь… Еще раз Гиясабад помянешь – я тебе так врежу, что ты собственными зубами подавишься!
– Замолчи, Касем, а не то я тебе своими руками глотку заткну, – дрожа от злости, хрипло зарычал дядюшка. – Да как ты смеешь препятствовать человеку заниматься своим трудом?.. Он что – у тебя хлеб отбивает?
Лицо чистильщика просветлело, а Маш-Касем, вытаращив глаза, уставился на дядюшку:
– Да вы ведь сами говорили, ага, чтобы я этих бродяг – лоточников с их барахлом близко не подпускал! Разве не вы меня остерегали, что они тут ходят, вынюхивают все, выведывают, чтобы потом дом обворовать?..
– Дурак, я о подозрительных личностях говорил, а не о честных ремесленниках, которые своим трудом хлеб зарабатывают.
– Ах ты, господи, зачем врать, да я давно личностев хуже этой не видал: глянь, из него, проходимца,
