отцу за это свое поражение. Я с беспокойством кинул взгляд на другую половину сада. Там пока все спали.
После прошедшего в полном молчании завтрака я выскользнул в сад и, прячась за деревьями, подобрался к дядюшкиному дому. Вдруг с выходившего в сад балкона, где в летнее время дядюшка ночевал, раздался какой-то шум. Я тотчас юркнул за дерево.
Голос дядюшки прерывался от злости, слова с трудом слетали с губ. Я взобрался на пригорок, откуда был хорошо виден весь балкон. Дядюшка стоял в ночной рубахе, на шее у него висел полевой бинокль. Рассматривая в бинокль наш бассейн, дядюшка поносил Маш-Касема:
– Болван! Предатель!.. Пока ты дрых, ему воду пустили… Маршал Груши предал Наполеона в битве при Ватерлоо… И ты – не лучше: предал меня в разгар войны с этим дьяволом!
Стоявший у него за спиной Маш-Касем виновато понурил голову и умоляюще заскулил:
– Ага, бог свидетель, нет тут моей вины. Чего мне врать?! До могилы-то…
– Если бы в тот день во время Казерунской битвы я знал, что ты когда-нибудь предашь меня, как предал своего командира маршал Груши, не стал бы, рискуя собственной жизнью, спасать тебя от неминуемой смерти, бросил бы тебя там лежать, не тащил бы на спине!
– Да чтоб мне на месте провалиться! Не виноватый я! Зачем мне врать, ей – богу! А этот ваш господин Груша – откуда я знаю, что он был за человек? Что до меня, так я вам по гроб жизни благодарен. Пусть еще хоть сто раз придется в бой идти, все равно буду вам служить до последней капли крови… А тут они меня провели, это точно! Вчера в наш квартал вообще не должны были воду пускать… Наверняка мирабу в карман кой-чего положили… Наша-то очередь только сегодня вечером. Я спал, а они пришли и запруду раскидали…
Дядюшка еще несколько минут костерил Маш-Касема. Как он только его не обзывал! И предателем, и шпионом, и продажной шкурой, и английским наемником… Потом дядюшка повернулся и ушел с балкона в дом. Маш-Касем поплелся следом, хныкая и умоляя простить его. Хотя я знал, что дядюшка направился разрабатывать план страшной мести моему отцу, мне в первую очередь было жалко Маш-Касема. Вернувшись домой, я застал нашу служанку за разделкой копченой рыбы. Я подумал, что отец, кажется, и в самом деле намерен позвать вечером Ширали.
В нижней комнате мать разговаривала с отцом.
– Хочешь угощать Ширали зеленым пловом, угощай! Только, памятью твоего покойного отца заклинаю, не заводи ты с ним разговор об этой истории… Ширали – бандит, сумасшедший! Зарежет он кого-нибудь, а ты потом виноват будешь… Ты Азиз ос-Салтане рассказал – и угомонись. Она одна семерых таких, как бедняга Дустали, со свету сживет…
– Я ничего Азиз ос-Салтане не говорил. Но если бы знал, непременно сказал бы. Зачем же скрывать от мира великие дела – благородного семейства? У вас же в семье все – избранные, все – аристократы. То-то теперь этот цвет иранской аристократии от стыда в глаза людям не смотрит! Помилуйте, как можно! Человек из знатного рода спутался с бабой из низкого сословия! Да такого за то, что запятнал честь аристократа, надо стереть с лица земли!
– Ненаглядный ты мой, свет очей моих, себя-то хоть пожалей. Ведь если ты хоть слово бандиту этому скажешь, он тебя же первого своим секачом изрубит!
– Во-первых, ты еще не знаешь, о чем я собираюсь поговорить с Ширали, во-вторых, если я захочу открыть ему правду, для этого у меня есть и другие возможности, в-третьих, я не дитя малое и сам соображаю, что делаю… и, в-четвертых, мне надоело все тебе объяснять!
И не обращая внимания на мать, отец куда-то ушел.
А я отправился дописывать любовное послание Лейли.
Я уже потратил на это произведение, наверное, часов двадцать, но качество меня по-прежнему не удовлетворяло и отослать его я не решался.
Около полудня мое внимание привлек шум, доносившийся со стороны дядюшкиного дома.
Выйдя в сад, я узнал, что произошло еще одно совершенно непредвиденное событие. Среди ночи пропал без вести Дустали-хан. С вечера ему выделили в дядюшкином доме комнату, и он улегся там спать. Утром, когда пришли звать его на завтрак, обнаружили, что он бесследно исчез. По распоряжению дядюшки домочадцы обзвонили и обошли всех родственников, но Дустали-хан так и не нашелся.
Поиски продолжались весь день. Безрезультатно. Уже на закате, услышав вопли Азиз ос-Салтане, я подобрался поближе к дядюшкиному дому. Вероятно, от страха перед Азиз ос-Салтане дядюшка где-то прятался, и она, застав во дворе только Маш-Касема, за неимением лучшего напала на него.
– Сгубили моего мужа!.. На тот свет его спровадили!. Да я вам всем покажу, окаянные!.. Бедный мой муженек! Убили его, небось… В колодец, небось, бросили… Дустали ведь у меня сам-то никуда б не ушел. Так где же он?!
– Ей – богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я своими глазами видел, как муж ваш в той комнате спать лег… Наверно, вышел куда-нибудь погулять… Да, ей – богу, ага больше вашего разволновался!
– Думай, что говоришь, дурья башка! Куда это он пошел бы гулять в ночной рубашке?! – И для пущей убедительности грозя пальцем, Азиз ос-Салтане заявила: – Скажи своему хозяину, что он моего мужа вчера силой оставил тут ночевать, так что, где. б вы его сейчас ни прятали, утром выдайте его мне живым и здоровым! Не то завтра же пойду в полицию, пойду в сыскное управление, встану прямо перед машиной министра юстиции… – И, громко хлопнув дверью, Азиз ос-Салтане вышла в сад. Она уже приближалась к воротам, когда перед ней, словно из – под земли, вырос мой отец:
– Ханум, дорогая, да вы не волнуйтесь! Дустали, он не такой человек, чтобы далеко от дому уйти… Давайте я лучше вас чайком угощу… Нет, нет, как так можно?! Обязательно зайдите, выпейте чаю…
Азиз ос-Салтане неожиданно расплакалась и, шагая за отцом к нашему дому, сквозь всхлипывания запричитала:
– Я знаю, они его где-то заперли и держат!.. Они с самого начала и меня и мужа моего ненавидели!..
Отец, провожая ее в гостиную, с напускным участием воскликнул:
