Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.
Меня уже трясет. Начинаю реветь, как мальчишка. Слезы душат. За спиной тихий разговор:
– Заколебали эти поисковики. Всю церемонию поломали. Давай уже венки положим и бухать пойдем, а?
– Подожди, допоют. Нехорошо как-то…
– Да хрен с ними! Варвара Тимофеевна – дай команду на фейерверк!
Оглянулся. Прищурился. Стер влагу со щек. Стоят чиновники и депутаты, нетерпеливо топчутся с цветами в руках. Им коньяка хочется. У них палатка стоит – сервелатик, водочка «Финляндия», коньячок «Реми Мартен»…
Зацепились взглядом с каким-то замом. Он быстренько отвернул свою красную рожу. Бляха муха, это ведь штамп – толстый полупьяный потеющий чиновник. Хорошо, что я лопатку в рюкзаке оставил…
Песню прервал залп салюта. Красиво. Празднично. Музыка красивая. Млять…
Идем к столикам. Власти расщедрились на 100 грамм наркомовских. Подхожу три раза. Водка не цепляет. Правда, тряска проходит.
Чиновники пьют в торговой синей палатке. Рядом биотуалет. Рядом с могилой. Мужики лежат, а души их уходят на восток. Я не вижу, но чувствую. Меня отпускает. Меня отпускают.
До свидания, мужики!
Мы идем с кладбища в Синявино в Кировск. Девятнадцать километров. Пешком. У властей нет денег на автобусы…
2. Поисковый синдром
Давно известный психологам и психиатрам послевоенный синдром. Возвращается боец с войны.
И начинает пить.
Потому что никому не может объяснить – что это, когда собираешь куски друга в ведро.
Потому что ты жив – а он нет.
И ты не можешь смотреть в глаза людям, ты изо всех сил хочешь вернуться туда – в смерть, в ненависть, в страх.
В жизнь.
Потому что тут – слабое подобие жизни. Тени вокруг. Ненастоящие тени. Полупрозрачные персонажи…
И та ночная девочка под рукой, отчаянно пытающаяся вернуть тебя в «реальный» мир, – тоже тень.
Ты навсегда остался там.
Странно, но у поисковиков бывает такой же синдром.
Я не могу без слез смотреть фильмы о войне. Я не могу слышать военные песни. Я не могу читать о войне. Я не могу о ней рассказывать – свожу все к шуткам и хохмам. Начинает болеть сердце. Я не хочу больше на войну.
Но я смотрю эти фильмы, пою эти песни, читаю эти книги.
И пишу сейчас эти рассказы.
Потому что я возвращаюсь туда снова и снова.
Каждый день. Каждую ночь.
Сегодня снилось – как я ложусь под танк с гранатой. Это не мой сон.
Я – книжный мальчик. Я вырос в семидесятые-восьмидесятые.
Мы не знали войну. Мы не знали слова «Афган».
Война была киношной и книжной.
Мы выросли и попали в Чечню. Мой друг вернулся оттуда седым. Это от него я узнал, что самое страшное на войне – минометный обстрел.
Но я-то же не был на войне!
«Поиск» – это не война! Это память о войне!
Мы поем песни, пьем водку, ржем друг над другом и кидаем в костер патрончики.
Почему мне снятся чужие сны?
Я танки видел только в музеях и в кино.
Был сон – я прощаюсь с какой-то девочкой в черной комнате, а за ночным стеклом – полоски прожекторов. И я знаю, что мы больше никогда не встретимся. Ее убьют на фронте. И меня тоже убьют.
Просыпаюсь от того, что пытаюсь крикнуть, но не могу. Только мычу. Встаю, шлепаю босыми ногами на кухню. Ставлю чайник. И пью водку. Потом жадно курю в туалете. И так же жадно читаю мемуары наших ветеранов. «Я дрался с панцерваффе», «Я дрался на Ил-2…», «Я дрался…». Они дрались.
Но я-то не дрался! Откуда такие сны?
Поисковый синдром…
После первой своей Вахты я приехал на студенческий турслет. И – честное слово! – я не понимал, разве можно вот так просто сидеть у костра и петь веселые песни? Они же там лежат и ждут! Нажрался так, что кинул гранату в костер.
Не пугайтесь. Она была без взрывателя. Лимонка. С толом, правда. Абсолютно безопасное развлечение. Тол прогревается, плавится, закипает, начинает гореть. Из дырочки начинает вырываться пламя, как из сопла ракеты. Гудит! Страшно гудит! Студенты разбегаются по кустам. Я пьяно ржу.
Две лимоночки – восьмилитровый котел вскипает за пять минут. Если РГ – штук пять надо. Правда, вода покрывается темной пленочкой сгоревшего тола…
А потом я выпил еще и упал без сознания.
Выгоревшую лимонку кто-то стырил.
А один придурок из наших, из поисковиков, как-то кинул такую пустую – выжженную – гранату в окно машины. Только за то, что водила деньги с него стал требовать за проезд.
Менты потом в общагу приехали, обыски устраивали. Ничего не нашли. К тому времени мы уже все что можно бахнули. А его утащили в другую комнату, закрывая рот потными ладонями, чтобы не было слышно:
– самки собаки! самки собаки! Сукиииии!!!!!!!!!!!!!
Поисковый синдром…
Я не знаю – что это такое.
Я его только описать могу.
Это когда ты после посещения Поклонной горы уходишь в кусты, садишься на корточки и начинаешь выть сквозь зубы, как собака, сквозь слезы.
Это когда после услышанной случайно немецкой речи идешь к ближайшему ларьку и покупаешь любую спиртосодержащую жидкость, лишь бы покрепче.
Это когда ты не можешь играть за немцев в компьютерные игрушки, потому что не можешь убивать своих.
Это когда двадцать второго июня в четыре утра ты идешь с двумя сигаретами к Вечному огню.
Я знаю, как избавиться от него.
Не ездить на Вахту. Забыть.
Не хочу избавляться… Не хочу забывать. Знаю, что болен.
Ну и что?
3. Первый медальон
Случайно я туда попал, случайно. Случайно и не случайно. Как, впрочем, все в нашей жизни.
Старый друг позвонил. Юра Семененко. Мы с ним на лыжах по Северному Уралу ползали. Туристы!
