парня, который тебя спас.
Он меня спас, чтобы я пил немецкое пиво и ходил на айренбля-пати…
И правильно сделал, потому что жизнь продолжается, потому что нам надо жить и ходить на эти пати, и пить пиво, и делать детей…
Он делал то же самое.
Работал, пил, веселился, делал детей…
Только он еще смог спасти меня. А я так никого и не спас. Я просто ищу эти маленькие черные пенальчики, чтобы вернуть двоюродному внуку личные вещи никогда не знаемого им деда…
Вообще-то их на самом деле мало.
Один к СТА.
То есть на сотню найденных бойцов – один медальон. ОДИН!!!
Из десяти медальонов – читаемы в лучшем случае пять.
Вот и считайте.
Только не надо делать вывод, что у нас потерь было «стопиццот мильенов».
Потери были примерно одинаковые что у нас, что у немцев.
В 41–42 – мы больше теряли.
В 44–45 – они.
Это война.
Да. Наших больше лежит на полях в России. А в Германии немцы так же лежат. Немцы сорок пятого года.
А некому было хоронить. Просто некому. Не до этого было. Надо было дома заново строить.
Это наш русский характер такой.
Биться до смерти, а там будь что будет.
Вы представляете, что творилось там, от Москвы до Берлина после войны? И творится…
Впрочем, это уже другой рассказ…
4. После войны
А после войны некому было хоронить.
Представьте себе – городок Чудово. Маленький такой. На таких городках стоит Россия. Нет, не правильно…
Россия – это такие городки.
Вот так правильно.
Там пьют самогон, курят «Приму», бьют по пьяни жен, делают для нас с вами «сникерсы» и «марсы».
Там фабрика «Кэдбери».
И еще пара школ, дом-музей Некрасова и вокзал.
И еще филиал Сбербанка.
Осенью 1998 года мы почему-то ночью туда приехали. Сашка Сороко – это у него фамилия такая – тогда работал охранником в этом самом банке.
Вот мы ночью к нему и приперлись. Ну, конечно, затарились по самое не могу.
Я и Ритка. Парни у нас уже в Демянске были… Мы чего-то припозднились, не помню уже почему.
Ну вот и сидим-пьем ночью в Сбербанке. Радуемся встрече.
Сашка рассказывает:
– Тут после войны выжженное поле было. Ни одного целого дома. Школа только. И дом-музей Некрасова. Дед рассказывал – он тогда пацаном был – скидывали из окон наших и немцев. Оружие собирали, увозили куда-то. Трупы закатывали под асфальт. Там сейчас спортплощадка. Дети физкультурой занимаются. В футбол играют… Закатали, значит, их под асфальт, на следующей неделе уроки начались. В школе. Парт нет, на дрова пошли. На полу сидели. А на стенах еще пятна крови. Первый урок был – немецкий…
А я вспомнил, как в 1996 году нам экскурсовод про этот самый дом Некрасова рассказывал, как его немцы пощадили. Дом в смысле, не поэта.
Цитата из «Мы погибнем вчера»:
«…Тетка-экскурсовод с такой гордостью это сказала, как будто лично гансов на порог не пускала. Дура. Потом повела нас, после осмотра его спальни, во двор. К могилке его любимой собачки. Жену он на охоту взял в первый раз, она сослепу ли, с хитрости ли ее и пристрелила. Чтобы не шатался там по лесам, пока она дома сидит. Впрочем, это его не остановило. Ушел в депрессию, написал пару стихов трогательных, собачку похоронил и камушек ей поставил. Гранитный. Пока горевал, жена ему рога ставила с его же другом. Но не суть, в общем, привели нас к этой могилке, и тетка напыщенно так, глаза в небо вперла и говорит с придыханием: «Постоим же молча у могилы лучшего друга великого поэта Николая… Алексеевича… Некрасова…» А у нас это уже третья минута молчания за день. Но от неожиданности все заткнулись…
– И чем дело кончилось?
– А ничем особенным. Виталик воздух испортил громко, и у всех просто истерика ржачная случилась. У бабы тоже. Только не смеялась она. Пятнами пошла. И как давай орать! Что именно орала, не помню, но, типа, впервые видит таких бескультурных ублюдков, которым недорога память о России.
– Так и сказала? – засмеялся Захар.
– Насчет ублюдков не уверен. Возможно, уродами, – улыбнулся Леонидыч».
Жрать было нечего, а говорите – хоронить!
– А я с войны там и не была, сынки, в лесу-то! Как немцы наших побили… Ветер оттуда – дышать нечем. В подвалы залазили и тряпками прикрывались. Гнильем пахло. А ежели корова туда уйдет, так все – почитай, пропала. Взорвется. Пацанята ночами бегали, мясо с коров собирали. Есть-то охота! Сколько их безруких оттуда вернулось… А сколько похоронили… Ой, Боженька…
Зато деревья хорошо растут на удобрениях…
Поле. Березки. Каждая растет почему-то из черепа.
Парни в березки проросли.
Сотни березок…
Вырезали парня из дерева. Руки в земле. Ребра. Таз…
Ноги вросли в дерево. Их приподняло над землей. Прямо из ствола торчат. Выпиливали.
Боец. Безымянный. Четыре березки, какой-то куст. Сам он под корнями. Ищем медальон в косточках. Нет медальона.
Если лесник придет – за каждое дерево штраф – пятьсот рублей.
Не пришел. Сэкономили.
А ведь ходят и штрафуют…
День работы на «Вахте» стоит пятьдесят рублей.
Мы по пятьдесят рублей с носа платим местному леснику, чтобы искать и хоронить ребят.
Мы живем после войны.
И большинству – абсолютному! – просто наплевать. Вы спросите – почему парней тогда не хоронили?
Отвечу вопросом – а почему ты их сейчас не хоронишь?
Какая разница, сколько времени прошло? М?
– Это ваше хобби!
Я это слышу часто.
Да. Это мое хобби. Увлечение мое такое. Мертвых своих хоронить.
У вас какие-то претензии есть?
Я так развлекаюсь.
