перед глазами: тридцать сантиметров в высоту, тугоплавкая глазурь, носик в виде губы улыбающегося Силена, откинутые назад пряди волос слегка позолочены, на почти круглом корпусе кувшина золотом нарисован лист папоротника. Зоси завернула его в ткань, которой был выстлан ящик буфета, а потом в газету. Где бы они ни оказывались, она всегда покупала газеты, чтобы узнать, заявила ли мать о ней в полицию и приступили ли к ее поискам. Таких газет собралась уже целая стопка. Из этой стопки они взяли еще несколько, чтобы завернуть гарнирные ложки и изящные фужеры с вытравленным на них меандром.
Вивьен нашла картонную коробку, одну из тех, что Руфус приносил из винных магазинов. Руфус собирался поехать с ними, вспоминал Эдам. Что его остановило? Свидание с той девчонкой, замужней, вот что. Это был их последний шанс увидеться перед возвращением мужа.
— Он поступает дурно, — сказал Шива Вивьен, а Эдам услышал: — Как твой царь Давид.
— Руфус не отправлял ее старика на передовую, — сказал Эдам. — Он уехал всего лишь на курсы по орудийной стрельбе.
— А как бы чувствовал себя Руфус, если бы его убили?
— Ужасно, я думаю; только вот шанс уж слишком мал, тебе не кажется?
Так что Руфус остался, хотя свидание было назначено на половину девятого. Все пошло бы по- другому, если бы он поехал. А если бы он сам задержался дома до начала девятого, все тоже могло бы пойти по-другому. Речи о том, что с ними поедут Вивьен и Шива, не было. Шива собирался отправиться на свои естественно-научные прогулки, а Вивьен всегда по понедельникам пекла хлеб. Незадолго до их отъезда она уже начала готовиться — выставила весы, широкую глиняную миску, мерный стакан, большую пачку цельнозерновой муки, выложила палочку дрожжей. Она насыпала муку в миску, а когда принялась резать дрожжи и бросать их в теплую воду, обнаружила кольцо Зоси, которое приклеилось к дрожжам. Это маленькое колечко из тоненьких золотых косичек валялось повсюду, поэтому его могли замесить в тесто, выбросить вместе с очистками или просто смыть в раковину.
После этого Зоси сделала странную вещь, хотя, возможно, и не такую уж странную, если знать ее. Она надела кольцо на мизинец, обхватила Вивьен за шею и крепко стиснула ее в объятиях. Вивьен тоже обняла ее, и от ее испачканных в муке рук на бледно-голубой майке Зоси остались следы.
— В чем дело, солнышко?
— Не знаю, просто я иногда так забавно себя чувствую, будто я не человек, будто я тень или опавший лепесток, который скоро выметут. Когда я надела кольцо, я ощутила себя более реальной; я стала человеком, который носит кольцо.
Эдам ненавидел ее за такие разговоры. Он казался самому себе брошенным — ведь Зоси повисла на шее у Вивьен, а не у него.
— Считается, — сказал он, — кольца делают того, кто их носит, невидимым, они не обнаруживают его.
Зоси будто съежилась. Она отстранилась от Вивьен, опустила руки, собрала кисти в некое подобие кулачков, как животное, которое втягивает когти.
— Я же не невидимая, правда? — Она переводила взгляд, неясный и странный, с Эдама на Вивьен и обратно. — Вы же видите меня, да? Скажите, что видите.
— Не дури, — грубо бросил Эдам. — Естественно, мы тебя видим.
Вивьен произнесла его имя с предостережением в голосе.
— Зоси, любимая… — начал он.
— Я твоя любимая?
Его смутило, что она вот так разговаривает с ним на глазах у Вивьен. Получалось, как в присутствии его матери.
— Ты же знаешь, что да.
— Если бы я ушла, ты бы заявил в полицию? Ты бы искал меня?
Зоси всегда возвращалась к этой теме.
— Если бы ты рассказала мне, где живет твоя чертова мать, мы бы поехали туда, нашли бы ее и выяснили правду.
— Когда-нибудь я так и сделаю, обязательно сделаю.
— А пока, — сказал он, — мы поедем в Лондон. Уже начало второго, и если мы сейчас не выедем, то опоздаем.
— Я готова, — произнесла она, — уже иду.
Эдам как сейчас видел это крохотное колечко на ее крохотном пальчике, золотую «косичку». Наверное, это кольцо детское, тогда сказал он ей, наверное, его сделали для ребенка.
— Все верно. Его заказали для меня, когда я была маленькой. Я его носила на больших пальцах.
Мысль о том, что у нее могут быть большие пальцы, рассмешила его. Она сняла кольцо и показала ему выгравированную на внутренней стороне «З».
— Значит, тебя действительно так зовут? А я-то сомневался.
Зоси села рядом с Эдамом, обеими руками обняла его за шею и положила голову ему на плечо. Это было прекрасно («И если нам повезет встретить друг друга — это прекрасно; если же нет — ничего не поделаешь»), только он не очень хорошо водил машину, поэтому не мог отвлекаться. Правую руку она положила между ним и спинкой сиденья, ему на шею, другую, с кольцом, — к себе на колени. Именно на колени, потому что она была в юбке, он впервые видел ее в юбке. Юбка была с запахом, в бело-голубую клетку. Наверное, это была не юбка, а занавеска, найденная ею где-то. В этом наряде она выглядела старше и совсем не походила на симпатичного мальчишку. Эдам занимался с нею любовью всего два часа назад, но ее гладкие коричневые бедра, ее пальцы в его волосах вызвали у него желание съехать на поле и затащить ее в заросли, туда, где цвел клематис и где уже отцвел высокий тростник.
Стояла жара, изнуряющая, но не такая, как раньше. Эта жара была влажной, от нее на теле тут же выступал пот и становилось тяжело дышать. Вокруг масса воздуха, а тебе его не хватает, ты глотаешь его открытым ртом. Горизонт терялся в туманной голубизне. Не надо было обладать квалификацией метеоролога, чтобы предсказать, что продолжительная ясная и сухая погода заканчивается. Все окна «Юхалазавра» были открыты, но густая жара все равно обступала со всех сторон. Когда ее рука соскользнула с его шеи, он понял, что она заснула. Как же она доверяет ему, подумал Эдам. А вот он не смог бы никому доверить управление машиной и заснуть рядышком, на пассажирском сиденье.
Эдам выехал на А13, а Зоси все спала, и дыхание у нее было по-детски легким и нежным. На мгновение он задумался о словах, о двух словах, которые никто не может правильно написать — десикантный и иризирующий, даже самые грамотные не могут написать их, — а потом его мысли снова вернулись к Зоси, и он, как часто бывало, задался вопросом: а любит ли она его? Нравится ли ей быть с ним или, отвечая ему, она преследует какую-то тайную цель? Как это понять? Интересно, спросил себя Эдам, возможно ли, чтобы Зоси играла в эту игру, потому что хочет, чтобы он продолжал любить ее, хотя сама не испытывает к нему никакой любви?
Эдам въехал в Лондон по Форест-роуд, через Уолтемстоу и Тоттенхем. В воздухе пахло маслом, копотью и стоячей водой. К этому моменту Зоси уже проснулась и, глядя в окно, сказала, что никогда раньше не бывала на этих уродливых северо-восточных окраинах. В те дни о бунтах и слыхом не слыхивали, были только давние проблемы Ноттинг-Хилла да периодические драки на футбольных матчах. У Зоси на коленях лежал открытый дорожный атлас, и она недоумевала, куда подевались все водохранилища (она называла их озерами), парки и открытые площадки, обозначенные на карте, ведь за окном только здания, окутанные серой дымкой.
Около Старой церкви Хорнси он поехал прямо, вверх по Масуэлл-Хилл в сторону Хайгейт-Вуд. Если бы в ту поездку они оказались поблизости от Арчдьюк-авеню, где он живет сейчас, потом ему и в голову не пришло бы покупать там дом. Но они не оказались, — поэтому ни дом, ни улица, на которой он стоит, не напоминали ему о той поездке. О ней напомнила только серая каменная башня и новость о бунтах вдоль пути, по которому они тогда следовали.
Эдам взял тележку, вошел в магазин и с отстраненным видом побрел между полками.
То был не их Эван, а его младший брат. Их Эван умер. Руфусу казалось, что его противники быстрым потоком исчезают в никуда — сначала Белла, теперь старый антиквар.
