– До того как увиделась со мной или после?
Я, не дрогнув, лгу:
– После.
Когда же этому всему придет конец?
Обессилев, он опускается на стул, и я впервые замечаю синяки у него на лбу и около рта. И следы ногтей на шее. На слушании я был настолько занят судьей, что даже не взглянул на своего подзащитного. Он долго молчит, и единственный звук в комнате доносится из бьющейся в предсмертных конвульсиях лампы на потолке.
– На нее сейчас столько всего навалилось, – вкрадчиво увещеваю его я. – Вы двадцать восемь лет прожили с осознанием возможности такого исхода, а для Делии это было потрясением. Ей нужно немного времени. И ей нужно знать, что вы готовы дать ей его. – Я запинаюсь. – Вы пошли на громадный риск, чтобы быть с ней, Эндрю. Зачем же останавливаться сейчас?
Я вижу, что он сомневается, а другого мне и не надо.
– Если я послушаюсь, – наконец произносит он, – что со мной будет?
Я качаю головой.
– Не знаю, Эндрю. Но если вы меня
Внимание мое привлекает арестант, идущий мимо нашей комнаты. В крохотном окне я различаю его седые волосы до плеч и ссутуленные плечи. Ему, должно быть, лет семьдесят, а то и все восемьдесят. Эндрю может ожидать такая же участь.
– Мне кажется, все заслуживают второго шанса, – договариваю я.
Эндрю опускает голову.
– Можешь передать Делии кое-что?
Он спрашивает о том этическом канате, на котором я балансирую. Как адвокат я давно привык к подобной эквилибристике, но сейчас я вспоминаю, что этот человек – не просто мой клиент, а его дочь – не просто свидетельница. И земля становится дальше еще на тысячу миль.
– Все, что вы скажете, не покинет этих стен, – заверяю его я.
Эндрю кивает.
– Хорошо.
И сделка заключена: плечи его расправляются, кулаки разжимаются, мы обмениваемся доверием.
Я, откашлявшись, деловито извлекаю из портфеля блокнот.
– Ну что же, – начинаю я подчеркнуто сухо, – расскажите, как вам удалось ее украсть.
На этом этапе клиент обычно вопит: «Я этого не делал!» Или: «Клянусь, меня просто попросили поставить эту машину в гараж. Я не знал, что она ворованная!» Или: «Я надела джинсы своего парня. Откуда мне было знать, что там в кармане лежит пакет травки?» Но Эндрю уже признался во всем, а цепочка улик; тянущаяся через тридцать неполных лет, безошибочно указывает на то, что они с дочерью жили под вымышленными именами и с вымышленными биографиями.
Его дочь… Женщина, у которой на щеке три веснушки, сложенные в созвездие Ориона; женщина, которая полностью знает текст песни «Крушение Эдмунда Фицджеральда»; женщина, которая прижала мою руку к своему животу и сказала: «Я на сто процентов уверена, что это пятка. Или голова».
Эндрю делает глубокий вдох.
– Мне дали ее на выходные, как мы и оговаривали при разводе. Я сказал ей, что мы отправляемся в путешествие. Ты же сам знаешь, как это бывает, когда обещаешь что-то хорошее Софи, а она начинает…
– Прекратите! – прерываю его я. – Я не позволю вам сравнивать свою ситуацию с нашей, понятно?
Он начинает заново.
– Знаешь, как бывает, когда обещаешь ребенку что-то чудесное? Как будто протягиваешь целую горсть конфет. Бет была в восторге, ей очень хотелось каникул…
– Бет.
– Так ее звали… тогда.
Я, кивнув, записываю имя в блокноте. Оно ей не идет. Я зачеркиваю имя жирными черными линиями.
– Я заскочил к себе домой – после развода я жил в студии в Темпе – и упаковал столько вещей, сколько влезло в чемоданы. Остальное – бросил. И мы поехали…
– У вас не было готового плана?
– Я даже не знал, смогу ли это сделать, пока мы не выехали на трассу. Я так злился…
– Погодите. – Если он украл Делию, чтобы отомстить или насолить кому-нибудь, я не желаю об этом слышать. В противном случае я не смогу защищать его, не прибегая к лжесвидетельству. – Значит, вы выехали на шоссе… И что произошло дальше?
– Я двинулся на восток. Как я уже говорил, я ни о чем не думал… Мы ночевали в мотелях, где можно расплачиваться наличными, и каждую ночь придумывали себе новые имена. В какой-то момент я понял, что приближаюсь к Нью-Йорку. Ну, понимаешь, в Нью-Йорке живут миллионы людей, никто не заметит двух новых…
Мы с Делией ездили в Нью-Йорк еще студентами. Она сгорала от нетерпения. Говорила, что всю жизнь мечтала там побывать.
– Мы остановились в каком-то маленьком отеле, я даже названия его не помню. Помню, что рядом был вокзал. Я зарегистрировался под именем Ричард Ворт, а портье спросил, присоединится ли к нам миссис Ворт. Я сказал, что моя жена недавно скончалась. – Эндрю поднимает взгляд. – И только секунду спустя понял, что Бет все слышала.
– И что было потом?
– Она расплакалась. Мне пришлось увести Бет из вестибюля, пока с ней не случилась истерика. Портье я сказал, что дочь тяжело переживает утрату. Я отвел ее в номер и усадил на кровать. Я хотел сказать ей правду, сказать, что просто выдумал это но почему-то не смог. А вдруг Бет ляпнула бы при портье, что ее отец соврал? Любой здравомыслящий человек догадался бы, что творится что-то неладное… Я не мог рисковать. – Он качает головой, лицо его искажено. – Я сам вырыл себе могилу, притворившись, будто Элиза мертва. Но если честно, чем дольше я об этом думал, тем больше убеждался, что сделал правильно. Если Бет вдруг заговорит о матери, или спросит, когда та ее навестит, или закатит скандал, я всегда смогу с грустью посмотреть в глаза свидетелям и тихо сказать: «Понимаете, ее мать недавно скончалась». И люди, свидетели, тотчас нам поверят.
Любой адвокат знает, что сочувствие можно купить умелой ложью.
– Что именно вы ей сказали?
– Ей было четыре года. Она никогда прежде не сталкивалась со смертью: мои родители умерли еще до ее рождения, а родители Элизы жили в Мексике. Поэтому я сказал Бет, что с мамой приключилось несчастье, что она попала в аварию. Сказал, что она сильно поранилась. Что врачи делали все, что было в их силах, но не смогли ее спасти. И мама улетела на небо. Я сказал, что Элизу она больше не увидит, но я всегда буду о ней заботиться.
– И как она отреагировала?
– Спросила, выздоровеет ли мама, когда мы вернемся домой после каникул.
Я смотрю на страницу блокнота, на свои руки, на что угодно, только не на Эндрю.
– Я старался ее отвлечь. Мы ходили в Эмпайр Стейт Билдинг и музей природы, играли на статуе Алисы в Центральном парке. Я покупал ей игрушки, катал ее на пароходе. Но однажды вечером, пока я был в ванной, Бет вдруг стала звать маму. Она кричала что было мочи. Я обнаружил ее у телевизора, она прижалась к экрану щекой. Естественно, в вечерних новостях показывали Элизу: она говорила что-то в десяток протянутых микрофонов, а в руке держала фотографию Бет. Эндрю вскакивает и принимается ходить по тесной комнатушке.
– Я понимал, что нельзя остаться в гостинице навсегда, – говорит он. – Но я не знал, что делать дальше. Чтобы купить дом, нужны документы и банковский счет, а у меня не осталось ни того, ни другого. А потом мы как-то раз гуляли по Сорок второй улице, и Бет зачаровали огоньки в зале игровых автоматов. Она затащила меня туда, я дал ей мелочи на развлечения. Там я увидел подростков, сгрудившихся вокруг
