Похищение

Грузно опустившись на диван, Рутэнн выуживает из-за пазухи очки, что болтаются на тонком шнуре, и принимается скручивать кукол из разрозненных рук, ног и торсов.

– Девять девяносто девять? – торгуется она.

Я достаю десятидолларовую купюру и кладу ее на стол. Рутэнн тут же прячет деньги и протягивает мне кукол.

– Ее вообще-то здесь нет.

– Кого?

Презрительно вскинув бровь, она начинает заплетать волосы Барби в косичку. Я обшариваю взглядом трейлер, под завязку набитый пыльной старой бытовой техникой, горами древних журналов, разбитыми игрушками и целыми полчищами Барби – лысых, грязных, изувеченных.

– Меня, кстати, зовут Фиц, – запоздало представляюсь я.

– А у меня, кстати, хлопот полон рот, – отвечает Рутэнн.

– Рутэнн продает вещи, которые другие люди выбрасывают на помойку, – радостно сообщает Софи.

Меня всегда занимали люди, которые бродят по улицам в поисках заляпанных не пойми чем диванов и поломанных велосипедов. Наверное, кое-что из того, что одни отправляют на свалку, другие хотят сберечь.

Рутэнн пожимает плечами.

– Некоторые дураки готовы купить что угодно, лишь бы это сделала индианка. Я могла бы, наверное, выложить содержимое своего мусорного ведра, назвать это произведением искусства и выставить в музее.

– А еще я сегодня была в больнице, – не унимается Софи. – Когда я проснулась, мне было плохо, но Рутэнн выкинула перья – и теперь мне хорошо.

Я взглядом прошу у старухи хоть каких-то разъяснений, но она лишь покачивает головой.

Но что бы ни стряслось с Софи, теперь это уже позади.

– А где твоя мама, Софи? – спрашиваю я, но она только молча пожимает плечами. Никто в этом доме, похоже не расположен к беседе. Я, смущенно откашлявшись, тереблю кукольную руку. Похоже, это Кен: прощупывается бицепс.

Рутэнн бросает мне торс и голову.

– На, развлекись.

Я начинаю складывать мужское тело и останавливаюсь лишь, тогда, когда замечаю отсутствие гениталий. Интересно, почему я раньше не знал, что Кен – евнух? Вероятно, потому, что из всех девочек я играл только с Делией, а уж ей-то куклу в руки можно было вложить только после смерти. Когда все части тела прикручены в нужных местах, я беру маркер и разрисовываю его пунктирными линиями и разнообразными символами. Я помечаю отдельные зоны: «Невезение. Жгучая боль. Сексуальный разлад. Банкротство». Софи, перегнувшись, глазеет на мою работу.

– А что это ты делаешь, Фиц?

– Подарок для мамы. Вуду-Эрика.

Рутэнн смеется, и я понимаю, что заметно вырос в ее глазах.

– А ты, – подтверждает она мою догадку, – не так-то, пожалуй, и плох.

В этот момент дверь открывается, и я вижу, как Делия привязывает Грету к руке гипсового гнома исполинских размеров.

– Место, – велит она. Заметив меня, она буквально расцветает. – Слава богу, ты приехал!

– Славь Юго-западные авиалинии, они в моем приезде участвовали активней.

– Рутэнн, это мой лучший друг.

– Мы уже знакомы.

– Да. Рутэнн любезно позволила мне проявить творческие наклонности. – Я вручаю Делии куклу. – Вдруг пригодится. Слушай, мы могли бы где-нибудь… поговорить?

С этими словами я оглядываюсь по сторонам, но конец трейлера Рутэнн в буквальном смысле виден с этой точки. Отсюда я могу практически дотянуться до его конца.

– Ступайте, – отмахивается от нас Рутэнн. – Мы с Софи заняты.

Делия наклоняется и целует Софи в лоб. Вот уж никогда не мог понять смысл этого действа! Что, у матерей в губы вмонтирован термометр?

– Сегодня утром…

– Я уже знаю.

– Я даже не смогла дозвониться до Эрика, чтобы он приехал в больницу…

– Знаю. Он сказал, что звонил тебе на мобильный.

Делия испытующе смотрит на меня.

– Ты уже виделся с Эриком? Ездил к нему в офис?

Я мнусь. И вспоминаю о своих заметках, посвященных слушанию. Я их обработаю и отошлю в «Газету Нью-Гэмпшира».

– Мы столкнулись в суде. Около часа назад состоялось предварительное слушание по делу твоего отца.

Отказываясь верить, Делия мотает головой.

– Не понимаю… Эрик позвонил бы мне.

– По-моему, Эрик сам не знал о слушании и чуть его не пропустил.

Она в задумчивости выходит из трейлера и присаживается в тени рядом с Гретой.

– Я вчера вечером на него разозлилась.

– На Эрика?

– На отца. – Она подтягивает колени и опирается на них подбородком. – Я пошла в тюрьму сказать, что дам показания и сделаю все, чтобы ему помочь. Я хотела услышать правду, но, когда он начал ее говорить, могла думать только о лжи. О лжи, которую он говорил раньше. И я ушла. – На глаза ее набегают слезы. – Я бросила его.

Я обнимаю ее за плечи.

– Уверен, он понимает, как тяжело тебе приходится.

– А если он подумал, что я не пришла в суд от злости? Вдруг он решил, что я его ненавижу?

А ты его ненавидишь?

Делия качает головой.

Знаешь, это как уравнение, которое не сходится… С одной стороны, у меня есть мама… где-то там… и это потрясающе… и я никогда не смогу наверстать упущенное нами время. С другой стороны, у меня было очень счастливое детство, пускай я и провела его без матери. Отец в буквальном смысле посвятил мне жизнь, а с этим нужно считаться. – Она тяжело вздыхает. – Ведь можно любить человека, но ненавидеть его поступки, правда?

Я смотрю на нее на какую-то секунду дольше, чем следовало бы.

– Наверное.

– И я по-прежнему не знаю, почему он так поступил.

– Тогда, возможно, стоит спросить у кого-то еще.

Она поворачивается ко мне лицом.

Я хотела задать этот вопрос тебе. Я постоянно оказываюсь в тупике. Я не смогла спросить у отца девичью фамилию матери, когда проведывала его в тюрьме, потому что ужасно расстроилась. Я звонила в архивы и пыталась объяснить им свою ситуацию, но они сказали, что без девичьей фамилии…

– …не смогут дать тебе вот это?

Я достаю из заднего кармана клочок бумаги.

Ди читает незнакомый адрес и номер телефона. Я слежу за каждым ее движением.

Когда поступаешь на журналистику, на первой же лекции студентов учат обольщать сотрудников архивов, – поясняю я.

– Элиза. Васкез?

– Она вышла замуж второй раз. – Я протягиваю ей свой мобильный. – Давай.

Несколько мгновений надежда держит ее в ледяных объятиях, но таки ослабляет хватку, и Делия берет