Похищение

поддельных прав одной девчонки. Поддельными правами торговали прямо там, у автоматов. И я задумался… Подошел к стойке, спросил, где можно получить такую штуку. Парень только пожал плечами и указал на зашторенную фотокабинку. Я достал двадцатидолларовую бумажку и повторил вопрос. Он сказал, что знал одного человека в Гарлеме, а еще за сорок долларов даже вспомнил его имя. Я позвонил по этому номеру, и мне назначили встречу. В Гарлеме. Заполночь.

– В Гарлеме? – недоверчиво повторяю я. – Заполночь?

– За две с половиной тысячи долларов он дал мне водительские права, два поддельных паспорта и свидетельства о рождении. Плюс номера социального страхования для нас обоих. Это были реальные люди, отец и дочь, погибшие в автокатастрофе. Услышав это, я едва не передумал, но тут заметил имя в одном из паспортов: Корделия Хопкинс. Корделией звали дочь из «Короля Лира», ту, которая отказалась предать отца. – Он глядит на меня. – Я решил, что это добрый знак.

Я постукиваю пальцами по столу.

– «Король Лир»… Корделия… Значит, вы ходили в колледж.

– Да, учился на химика. И даже диссертацию писал. В Аризоне я работал фармацевтом. – Он пожимает плечами. – Я бы и в Нью-Гэмпшире продолжал работать в аптеке, но на мое имя не было выдано лицензии.

– Как вы очутились в Векстоне?

– Делил терпеть не могла Нью-Йорк. Мы играли в такую игру: я спрашивал, куда бы ей хотелось отправиться, если бы она могла отправиться куда угодно. В тот день она сказала, что хотела бы увидеть снег.

Когда растешь в Векстоне, снег тебя ничуть не удивляет. Но для девчонки из Феникса это, наверное, чудо из чудес.

– И я поехал на север, – продолжает Эндрю. – Бензин закончился в миле от Векстона, и до города мы дошли пешком. Думаю, я влюбился в него с первого взгляда: мне понравилась белая церковь, и пастбища, и даже скамейки с латунными табличками в память о всех директорах школы. Это было похоже на декорацию к фильму – декорацию того места, где героев настигнет счастливый конец. И мы с Делией отправились в банк и открыли счет. Какое-то время мы жили в гостинице, пока я не устроился кладовщиком в дом престарелых: в аптеке я часто имел дело со стариками, а потому решил что сгожусь на эту должность. Кадров не хватало отчаянно, и рекомендательных писем у меня никто не потребовал. Примерно месяц спустя риэлтор подыскал нам домик по средствам.

– Домик по соседству, – бормочу я.

Эндрю кивает.

– Твоя мама пришла поприветствовать новых жильцов с запеканкой.

А я даже помню, как она ее пекла. В кои-то веки она была трезвой и приготовила овощную лазанью, которая заняла первое место на конкурсе рецептов. Это было ее коронное блюдо, когда она поздравляла кого-то с рождением ребенка, приносила соболезнования по поводу чьей-то кончины или приветствовала новых соседей. Она даже разрешила мне выложить в одном слое букву Е из кружочков цукини – мы как раз выучили эту букву в садике.

– Твоя мама представилась и сказала: «Хопкинс? А Элдред Хопкинс из Энфилда вам, случайно, не родственник?»

Эндрю не приходится ничего мне объяснять. Ты можешь менять личину тысячи раз, но, по правилам, начинать с центра запрещено. У каждой жизни есть начало, середина и конец. История – само слово намекает на рассказ, повествование.

– Я солгал ей, – будничным тоном вспоминает Эндрю. – И солгал еще тысяче других людей. Ложь свою я досочинил по ходу дела. Когда я сказал, что мы родом из Нашуа, пришлось придумать себе занятие. Объяснить смерть жены. Растолковать педиатру, почему у Делии нет медицинской карточки. Каждый день я ожидал ареста, разоблачения. Но в конце концов наврал уже так много, что сам поверил собственной лжи. Играть в эту игру было проще, чем отделять вымысел от правды в голове. – Он смотрит на меня решительным, немигающим взглядом. – И себя можно обмануть, Эрик. Ты, может, думаешь, что это невозможно, но на самом деле нет ничего проще.

Я сидел на кухонном столе, пока мама смешивала шпинат с творожным сыром и поливала смесь красным соусом, похожим на кровь. Я смотрел в окно, как она поднимается на крыльцо наших новых соседей и, улыбаясь, прикидывается идеальной мамашей из старого сериала, которая готовит запеканки для всей округи. Я был совсем еще мальчишкой, но даже тогда задумывался, сколько должно пройти времени, прежде чем эта новая семья раскроет ее хитрость.

Я смотрю Эндрю прямо в глаза.

– Да, – говорю я. – Я знаю.

Фиц

В Месу я еду на арендованном «меркьюри», в котором не работает кондиционер, а радио навек застряло на испаноязычной станции. В открытое окно залетают пригоршни пыли. Чтобы повторить здешнюю температуру, мне, боюсь, придется лезть в духовку. От такой жары происходят изменения в лобной доле мозга. От такой жары люди убивают друг друга за малейшие прегрешения, а отцы похищают родных дочерей.

Следуя указаниям Эрика, я сворачиваю с Юниверсити-драйв и вижу внизу съезда мужчину с длинным седым «хвостом». Одет он, невзирая на адскую жару, в фланелевую рубашку. Внешним видом он напоминает тех бестолковых выходцев из Новой Англии, которые обычно шатаются по магазинам в поисках жевательного табака и боготворят покойного Дейла Эрнхардта.[15]

– Привет, братуха! – говорит он мне, и я с ужасом понимаю, что не успел закрыть окно. Он показывает мне кусок обтрепанного, полусгнившего картона с надписью «Нужна помощь».

– Кому же она не нужна? – риторически восклицаю я и, дождавшись зеленого света, жму на газ.

Мимо проносится множество яслей – достопримечательность города, жители которого вынуждены оставлять своих детей, чтобы работать учителями, няньками и охранниками в богатых районах, где жить им самим не по карману. Одна мексиканская забегаловка сменяется другой: «У Розы», «У Гарсии», «У дядюшки Тедоро». Витрины многих магазинов завлекают скидками и по-английски, и по-испански.

Сразу за грузовиком, торгующим леопардовыми накидками на приборную панель, я наконец вижу трейлерный парк. Приземистые серебристые фургончики, скучившись, напоминают стадо носорогов. Пока я брожу среди этих хибар, выискивая ту, в которой поселилась Делия, откуда ни возьмись вдруг выбегает Софи. Поднимая столбы пыли своими красными кроссовками, она бежит к соседнему трейлеру, увешанному рождественскими гирляндами, перьями и «ловушками ветра». Может, она и заболела, но выглядит вполне здоровой.

– Софи! – кричу я, но она уже исчезает в трейлере.

Я паркуюсь и подхожу к двери. Звонка там нет – только металлический треугольник, которым жены фермеров обычно зовут мужей-ковбоев на обед. Я поднимаю его за край и легонько дзинькаю. За открывшейся дверью вырастает индианка с обмотанной шарфом головой.

– Извините, – бормочу я, настолько обескураженный отсутствием Делии, что не нахожу подходящих слов. – Я, наверное, ошибся адресом.

Но тут из какого-то подобия шкафа высовывается головка Софи.

– Фиц! – вопит она и налетает на меня, словно стихийное бедствие. – Когда я становлюсь на унитаз Рутэнн, то могу коснуться всех стен туалета одновременно. Хочешь посмотреть?

Индианка сурово смотрит на нее.

– А я думала, что ты у меня работаешь, а не стоишь на унитазах.

Софи сияет от гордости.

– Рутэнн заплатит мне доллар, если я наклею блестки на мини-юбку Барби-на-одну-ночь.

– Барби-на-одну-ночь? – эхом отзываюсь я.

– Это моя кукла месяца, – поясняет Рутэнн. – Идет в комплекте с Рогипноловым[16] Кеном. Вам я готова уступить – отдам пару за двадцать девять долларов девяносто девять центов.

Она машет рукой в сторону небольшого раскладного столика посреди крохотной комнатушки. Столик засыпан бусинами, мишурой и пластмассовыми частями тела, навевающими мысли о братских могилах.