Похищение

оттенок темнее моих. Но что лишает меня дара речи, так это ее улыбка. Два верхних зуба слегка развернуты – именно поэтому я четыре года проходила в брекетах и с удерживающим кламмером.

– Gracias a dios, – бормочет она.

Она протягивает руку, и я позволяю ей коснуться меня: плеча, шеи и наконец щеки. Я закрываю глаза и вспоминаю» сколько раз в темноте поглаживала собственную руку, пытаясь представить себя ею, но всегда терпела неудачу: я не могла удивить свою кожу лаской.

– Бет… – произносит она и густо краснеет. – Тебя ведь уже зовут иначе…

Но сейчас совершенно неважно, как она называет меня; важно лишь, как я обращусь к ней. Голос у меня дрожит.

– Ты… моя мать?

Не знаю, кто из нас делает первое движение, но в следующий миг я уже оказываюсь у нее в объятиях – там, где мечтала очутиться всю жизнь. Она пробегает руками по моим волосам, по спине, как будто удостоверяясь, что я реальна.

Я пытаюсь сузить свой разум до тонюсенькой щелки узнавания, но не понимаю, почему мне знакомо это ощущение: потому что я его помню или потому что так сильно хотела испытать.

Она по-прежнему пахнет ванилью и яблоками.

– Только посмотри на себя… – говорит она, отстраняясь, чтобы лучше меня разглядеть. – Какая же ты красавица!

– Элиза, кто там? – доносится откуда-то из-за ее спины низкий баритон с легким акцентом. На порог выходит долговязый усатый мужчина с седыми волосами и смуглой, кофейного оттенка кожей. – Ella podria ser su gemelo, – шепчет он.

– Виктор, – говорит мама, и голос ее напоминает переполненную чашу, содержимое которой вот-вот выплеснется наружу. – Ты помнишь мою дочь?

Я вижу этого человека впервые в жизни, а вот он меня, похоже, знал.

– Hola, – приветствует меня Виктор. Он протягивает мне руку, но, взвесив все «за» и «против», решает обнять маму за талию.

– Я не знала, стоит ли мне сюда приходить, – признаюсь я. – Не знала, захочешь ли ты меня видеть.

Мама крепко сжимает мою руку.

– Я почти тридцать лет ждала встречи с тобой. Как только мне сообщили, кто ты… теперь… я стала звонить тебе, но никто не брал трубку.

От облегчения, от осознания того, что она хотя бы пыталась, у меня едва не подгибаются колени. Мама мне звонила – это я не взяла трубку! Потому что летела в Аризону к отцу, представшему перед судом.

Мы обе думаем об этом и одновременно вспоминаем, что это не просто встреча после долгой разлуки. Виктор смущенно откашливается.

– Может, зайдете?

Дом заставлен глиняной посудой в яркой глазури и кованым железом. В гостиной я сразу же ищу взглядом подсказки: игрушки, которые выдадут других детей и внуков, компакт-диски на полках, которые скажут о ее музыкальных пристрастиях, фотографии в рамках на стенах. Одна фотография сразу же завладевает моим вниманием: на ней мы с мамой сидим в похожих расшитых платьях. Подобный снимок – сделанный, должно быть, минутой позже или раньше – я нашла в отцовском тайнике.

– Я принесу вам айс-ти, – говорит Виктор и оставляет нас наедине.

Кажется, что после стольких лет разлуки разговор завяжется сам собой, но мы сидим молча.

– Даже не знаю, с чего начать… – наконец говорит мама. Внезапно смутившись, она опускает взгляд. – Я даже не знаю, кем ты работаешь.

– Ищу пропавших людей со своей гончей, – отвечаю я. – Странное совпадение, учитывая обстоятельства…

– А может, в силу этих обстоятельств, – предполагает мама. Она складывает руки на коленях, и мы молча смотрим друг на друга. – Ты живешь в Нью-Гэмпшире…

– Да. Всю жизнь… – Тут я понимаю, что это неправда. – Ну, большую часть жизни. – Я достаю из кармана фотографию Софи. – Это твоя внучка.

– Внучка… – эхом откликается мама.

Она рассматривает снимок.

– Софи.

– Похожа на тебя.

– И на Эрика. Моего жениха.

Я надеялась, что стоит мне увидеть маму – и плотину прорвет, и все пустоты в моей памяти заполнятся. Надеялась, что сработает какая-то рефлекторная память и ее смех, ее улыбка, ее прикосновения – все это покажется мне знакомым, все это не будет мне в новинку. Но вот объятия разомкнулись – и мы снова те, кто мы есть: две незнакомки. Мы не сможем заново отстроить свое прошлое, потому что даже не успели достичь взаимопонимания.

Я много лет набрасывала портрет своей матери, воруя черточки чужих жизней: женщины в бассейне, упрашивающей крохотную дочь прыгнуть ей в объятия, романтической девушки, трагически погибшей в юности, героини Мерил Стрип в фильме «Выбор Софи». С каждой из них я могла бы болтать абсолютно непринужденно. Каждая из них знала бы, как я провела эти годы. Но ни в одной из этих фантазий моя мать не говорила по-испански, не выходила вторично замуж и не сидела смущенно на краешке стула. Ни в одной она не была мне чужой.

Когда мать соткана из мечтаний, любая реальность разочарует.

– И когда у вас свадьба? – вежливо интересуется она.

– В сентябре.

Во всяком случае, так мы планировали. Я думала, что отец отведет меня к алтарю… Тогда я еще не знала, что он уже отвел меня очень далеко от дома, – и сейчас может сесть за это в тюрьму.

– А мы с Виктором празднуем в этом году серебряную свадьбу.

– А дети у вас есть?

Она качает головой.

– Я не смогла. – Мама опять опускает взгляд. – А твой отец… Он женился еще раз?

– Нет.

Наши взгляды пересекаются.

– Как у Чарлза дела?

Странно слышать, как отца называют другим именем.

– Он в тюрьме! – выпаливаю я.

– Я никогда об этом не просила. Не буду врать: когда-то я мечтала упрятать его за решетку на всю оставшуюся жизнь. Но это было так давно… С той минуты, как прокурор позвонил мне и сказал, что его нашли, я думала только о тебе.

Я представляю, как она ждет меня на крыльце этого дома, хотя знаю, что выросла не здесь. Как понимает, что я больше не вернусь. Я представляю ее лицо в тот момент, но вижу лишь собственные черты.

Мама пристально смотрит на меня.

– Ты… ты что-нибудь помнишь? – спрашивает она. – Из… тех времен.

– Иногда я вижу сны. Например, лимонное дерево. Или как я захожу в кухню, а всюду валяется битое стекло.

Мама кивает.

– Тебе было три года. Это не просто сон.

Впервые в жизни кто-то подтверждает истинность воспоминаний, в которых я сама не могла разобраться. Я замираю.

– Мы с твоим отцом в тот вечер поругались, – говорит она. – И ты проснулась от шума.

– Вы развелись из-за меня?