Мяч летит в сторону Компактного, но я перехватываю его и бросаю Клатчу. Тот автоматически принимает подачу и кидает трехочковый. Когда мяч проскакивает в корзину, Клатч улыбается. Впервые за три дня, что я за ним наблюдаю.
– Это же игра, – говорю я. – Пусть покрутит.
Блу Лок делает шаг вперед.
– Ты это мне говоришь?
Его успокаивает Компактный:
– Да остынь. Идем отсюда.
Игра продолжается – еще быстрее, еще неистовее. Надзиратель возвращается на свой пост у стены. Когда Слон Майк уходит, Клатч смотрит на меня:
– Почему ты меня защитил?
Я пожимаю плечами.
– Потому что ты не мог защититься сам.
Уважения представители всех рас добиваются одинаково, а именно: никогда не проявляют слабость. Помогай своим братишкам. Не подпускай женщин к важным делам. Смотри опасности в лицо. Облапошивай систему при каждом удобном случае.
Не злобствуй понапрасну.
Держи слово, потому что ничего другого у тебя здесь нет.
Компактный пробует свой самогон. Насколько я понял, у него есть несколько бутылок на разных стадиях ферментации; и таким образом он, полагаю, обеспечивает себе стабильный доход.
– Ты когда-нибудь задумываешься о том, что происходит снаружи?
Он оглядывается через плечо.
– А я знаю, что там происходит. Сидят дураки, пялятся в телек и лезут не в свои дела.
– Я имел в виду,
– Это и
Прежде чем я успеваю ответить, в дверях нашей камеры появляется Клатч. В руке у него бутылка шампуня, и он дрожит с головы до пят.
– Что стряслось?
Его, похоже, вот-вот вырвет.
– Не могу! – наконец выдавливает он.
И тут я замечаю у него за спиной Слона Майка.
Майк выхватывает бутылку у Клатча и сжимает ее. Меня обдает струей фекалий.
– Хочешь быть ниггером – на, разотрись!
Дерьмо у меня в волосах, во рту, в глазах. Я задыхаюсь от ужасной вони, пытаюсь вытереться, а в это время Компактный кидается на Слона Майка. Не проходит и секунды, как в камеру вбегают надзиратели. Они растаскивают дерущихся.
– Глупый поступок, Компактный, – кричит офицер. – Еще одна промашка – и угодишь прямиком в спецотсек!
Другой офицер хватает меня за руку и выводит из камеры.
– Вас нужно продезинфицировать. Я принесу вам новую робу.
Обернувшись, я вижу, как первый надсмотрщик упирается коленом в спину Компактного, чтобы застегнуть на нем наручники.
Я понимаю, что они считают виновным в случившемся Компактного. Еще бы, ведь черному пареньку наверняка хочется избавиться от белого сокамерника. И они предположили, что Слон Майк – белый – пришел мне на выручку.
– Погодите, – кричу я, – это Майк! Майк это сделал!
Компактный, с трудом приподнявшись, оборачивается на мой голос. Глаза его превратились в щелки, челюсти сжаты.
– Спросите Клатча! – выкрикиваю я. И пока меня тащат к душевой, заключенные вскидывают головы, заслышав это имя.
Вот как мы называем друг друга: Сорок Унций, Малыш Джи, Будда, Си-Боун, Полуживой, Двойка, Снеговик, Плот, Бродячий Кот, Гнилой, Демон, Кроха, Таво, Колотун, Гав-Гав, Кретин, Бу-Бу, Ихавод, Чикаго Боб, Питбуль, Слим-Джим, Крепкий Орешек.
В тюрьме все изобретают себя заново. Обращаться к людям можно только так, как они сами представляются, – в противном случае они могут вспомнить, кем были раньше.
После на тюрьму словно набрасывают покров. Когда гаснет свет, почти никто не разговаривает. Компактный лежит на верхней койке.
– Майка упрятали на целую неделю, – говорит он.
«Упрятали» означает подвергли дисциплинарному взысканию. Мало того, что его заперли в одиночной камере и лишили всех привилегий, его теперь еще и кормят так называемыми «кирпичами» – питательными брусками, в которых спрессована не только еда, но и напитки. Так наказывают за самые суровые проступки: нападение на персонал, ношение самодельного оружия и обливание кровью или другими телесными выделениями.
– Как это вышло?
Компактный переворачивается на бок.
– Клатч подтвердил твои слова. И теперь, наверное, отсчитывает семь дней вместе с Майком. Потому что на восьмой день ему крышка.
В этом обществе вознаграждают не за правду, а за ложь, сказанную кому надо.
– Надзиратель сказал, что тебя могут перевести в другой блок, – немного помолчав, говорю я.
Компактный вздыхает.
– Ну и хрен с ним. Они уже пару раз находили мою самогонку, когда обыскивали камеру.
Перевод в отсек повышенной безопасности – это гораздо более серьезное мероприятие, чем может показаться, когда слушаешь Компактного. Заключенные сидят в одиночках, по двадцать три часа в сутки взаперти, и, что еще хуже, после обвинительного приговора, в «настоящей» тюрьме, им, как правило, обеспечивают те же условия.
– Ты сваливаешь отсюда рано утром, – говорит Компактный. – У Клатча в камере теперь есть свободное место. Мне эти проблемы даром не нужны.
Через несколько минут он уже безмятежно храпит. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в звуки тюрьмы. И не сразу понимаю, чего недостает: впервые за все время, что я здесь, Клатч не плачет в подушку.
– Шмотки!
Мы слышим этот возглас каждое утро: дежурный надзиратель меняет наши грязные полотенца, трусы, простыни и робы на свежие. На пути к «ползунку» я заглядываю в камеру Клатча и вижу, что он еще спит, свернувшись калачиком и закрыв лицо одеялом.
– Клатч, – рокочет громкоговоритель, – проснись и пой, Клатч!
Когда он не отзывается, к нему заходит женщина-офицер. Отчаявшись разбудить его, она зовет врача.
При появлении медиков нас всех запирают. Они не могут сделать ему искусственное дыхание: Клатч засунул носок слишком глубоко в горло. Тюремный врач констатирует смерть.
Тело Клатча проносят мимо нашей камеры на носилках.
– Как его звали? – спрашиваю я у санитаров, но они не удостаивают меня ответом. – Как его звали по- настоящему? – кричу я во весь голос. –
– Эй! – откликается Компактный. – Остынь, старик!
Но я не намерен остывать. Меня убивает мысль, что на его месте мог быть я. Какой договор заключен между человеком и судьбой: человек получает то, что заслужил, или заслуживает то, что получает?
Компактный косится на меня.
– Ему же лучше, уж поверь мне.
