Дежурный позвал к телефону майора.
— Слушаю, майор Денисов. Так точно, товарищ Свиридов, разбираюсь. Документы не проверял. Это тянется у них еще с фронта, есть у нас все данные. Когда доложить? Хорошо, завтра я буду у вас, до свидания, — майор положил трубку, а сам подумал: «Вот гад, чужими руками «делай, что хочешь, но я ничего не знаю»; знаешь ты все, хочешь, если что, в кустах отсидеться. Сердюченко наверняка эти документы спрячет или копии снимет, три свидетеля и все…» И он, зло, хлопнув дверью, вышел из милиции.
Была морозная, звездная ночь, и майор, погруженный в свои мысли, медленно шел по улице. «Какой подонок, перед всем народом опозорил, — думал он. — Но я найду на тебя управу, не таких усмирял…» И он вспомнил, как когда-то собственноручно «убрал» двух пожилых учителей, не желавших ему подчиниться. Тогда он был всего-навсего сержант и то показал, что с ним шутки плохи. А сейчас он майор, начальник райотдела…
Прямо у его дома стояли те два злополучных милиционера.
— Я же вам сказал — домой! — зло проговорил он.
— У нас план, — сказал сержант, перегородив майору дорогу. — Они, наверняка, опять пойдут в лес, вот там и кокнуть его можно.
— Вы что, одурели, никаких «кокнуть»! Марш домой и трое суток чтобы глаза мои вас не видели!
— Есть, — ответили оба и исчезли в темноте.
«А почему бы и нет?» — подумал майор, открывая калитку, и, зацепившись золотой печаткой за штакетник, выругался:
— Ты смотри, гадина, уж сколько раз напоминает о себе! — И действительно, уже несколько раз он цеплялся этой печаткой то за то, то за другое, как будто сам господь бог противился тому, чтобы майор носил эту вещицу, стоившую бедным учителям жизни. Уже сколько лет прошло, а на тебе…
…Уже шла война, когда Денисову наконец-то представился случай расправиться с двумя не подчиняющимися ему заключенными. Были они в лагере строгого режима, но имели свободный выход в жилую зону, так как работали учителями в недавно построенной школе. Сержант Денисов ненавидел преподавателей за их независимость, за явное презрение к нему, вообще-то безграмотному, но требовавшему к себе особого почтения. Да еще эти драгоценности, которые они категорически не хотели отдать ему на хранение. И вот как-то он шел на станцию, чтобы отбыть в отпуск на семь суток в связи со смертью матери, и вдруг увидел учителей в лесу возле ручья, сидевших на поваленном дереве. Они сидели к нему спиной, ничего не видели и не слышали, так как шум горного ручья разносился довольно далеко. Сержант выхватил было пистолет, но, передумав, тут же спрятал; на его поясе болтался маленький железный топорик. Отстегнув топор, он, стараясь не наступать на сухие ветки, медленно подходил со стороны леса к мирно беседующим людям. Уже был слышен их разговор, оставалось каких-то два-три метра, и вдруг прямо над головой заорала на сосне сорока. Однако мужчина все так же спокойно что-то говорил женщине. И сержант, размахнувшись, со всей силой ударил его по голове топором. Мужчина, охнув, повалился прямо в ручей, а женщина, повернув голову, молча смотрела широко открытыми глазами на Денисова, а потом тихо повалилась на бок. Сержант спокойно оттащил тело старика вверх по течению и утопил в небольшой заболоченной заводи, которое тут же ушло под воду, только рука учителя все торчала из воды. Денисов, схватив ее, почувствовал что-то твердое: это и был злополучный золотой перстень- печатка. Сержант быстро снял его и положил в карман, а старика подсунул под корягу. Затем он вернулся к женщине, которая так и лежала боком в неестественной позе. «Сама подохла», — подумал сержант, но от греха подальше оттащил метров на двести в кусты, осмотрел тело и снял с руки серебряный браслет. Закидал ветками труп и быстро зашагал в сторону станции. По дороге спрятал драгоценности в укромном месте и благополучно уехал на первом же поезде. Вначале тревожился — как оно там, но к концу отпуска совершенно успокоился и в назначенное время вернулся в зону. Уже началась зима, в тайге выпал снег, и сержант, возвратившись, даже не заглянул на то место, где спрятал драгоценности.
В зоне он услышал, что учителя пропали и их до сих пор не нашли. Да, видно, никто серьезно и не занимался поисками: не до того было — совершили побег сразу восемь зэков одновременно из разных точек, двоих до сих пор не нашли.
Так прошла зима, наступила весна, и только летом на труп женщины, уже разложившийся, случайно наткнулся лагерный пастух. В тот же день нашли и мужчину. Никакого расследования не проводилось. Стариков зарыли тут же, в наспех вырытой могиле. Потом у сержанта были и другие места службы, но всегда и везде почему-то оказывался он рядом с неким Свиридовым. И всегда Свиридов ходил в начальниках где-нибудь рядом. Вначале это никому не бросалось в глаза, а потом один дотошный начальник отдела кадров (из бывших старых чекистов) обратил на это внимание. Стал докапываться до сути. Что связывало этих людей? Один — безграмотный, другой — закончил техникум… Однако старый кадровик не успел докопаться до истины. Почуявший неладное, Свиридов стал хлопотать о новом переводе. Как раз в эти годы расформировалось сразу несколько лагерей — начиналась «хрущевская оттепель». И Свиридов перетащил своего «дружка» на станцию Чулым. Сержанту понравилось новое место службы, и он так и осел тут. Закончил офицерские курсы, женился и в день свадьбы подарил жене браслет, на внутренней стороне которого было выгравировано «Графъ Чубаровъ». Сам же надел золотую печатку с точно такой же гравировкой и с тех пор не расставался с ней. Никто не знал, откуда появились эти вещи у Денисова, да он и сам стал уже забывать эпизод со старыми учителями. Но печатка нет-нет да и напоминала ему о «грехах» его молодости. Таких, мягко говоря, грехов было у него немало. Но, ни совесть, ни страх никогда не мучили его. Работал он всегда один, без подельников и был совершенно спокоен. Спокоен до тех пор, пока не свела их судьба со Свиридовым. Было это перед самой войной… При довольно странных обстоятельствах, они со Свиридовым нашли гроб, доверху набитый золотыми слитками и бриллиантами. «Дело» дало им в руки несметное богатство, которым, правда, они до сих пор не смогли воспользоваться. Однако оно, это «дело», связало Денисова со Свиридовым единым узлом и навсегда…
Иногда начальник милиции начинал сомневаться в своем друге: что, получив пост секретаря райкома, не попытается ли Свиридов избавиться от ненужного свидетеля? И тогда разгорались между ними такие страшные споры, что они, боясь друг друга, таки поделили попавшее в их руки сокровище на две части и успокоившись на время, каждый по-своему размышляли, как бы его понадежнее переправить за границу, а потом и самим смыться туда же.
Но шли годы, а случай не представлялся. Денисов, сначала часто посещавший тайник, где спрятал чемоданы, стал наведываться туда все реже и реже. И только нет-нет, да и приснится ему дубовый гроб, набитый до верху бриллиантами, и зашипят, и выползут оттуда змеи, но почему-то всегда разные: то черные, то зеленые, то ярко-красные…
Совершенно неожиданно Риту Ивановну вызвали в районное отделение милиции. Недобро екнуло сердце. За столько лет контактов с милицией у Риты Ивановны уже вроде бы выработался какой-то иммунитет, но все, же всегда что-то гнетущее появлялось у нее на душе. Прочитав несколько раз повестку, она подумала: «Ведь могли же позвонить в школу, попросить зайти, так нет — официально. Раз официально — значит ничего хорошего…»
Было уже три часа дня, и в отделении народу было мало. Отыскала номер комнаты, постучалась. За столом сидел седоватый капитан средних лет. Рита Ивановна подала повестку.
— Присаживайтесь, — сказал офицер и открыл сейф, вынул оттуда толстую папку и положил на стол. Сверху на папке был какой-то номер, а посередине приклеена бирка. Что там было написано, Рита не видела.
— Вы Рита Ивановна Исаева? — спросил капитан, колючим взглядом впившись в глаза Риты.
— Да, — ответила спокойно Рита.
— Вот эта папка — документы, собранные о ваших родителях. Вы знаете, что в 1960 году они реабилитированы, а вот теперь только пришли эти документы. Мы вызвали, чтобы передать это вам. Распишитесь, пожалуйста.
Рита Ивановна взяла документы и, ничего не сказав, вышла.
Дома развязала папку и долго читала бумаги, откладывая один лист за другим. За простейшими, часто совершенно безграмотными словами, написанными больше от руки и иногда машинописным текстом, день
