бухты.
— Где я, а где этот маленький хуторок в Ростовской области, — подумал Иван, — где родился, вырос, столько лет трудился Василий Лукич, где покоятся мои родители, где, видимо, уже похоронен и мой единственный родственник — дед. Господи! Да за что же мне такие страдания?! Неужто я так грешен перед тобой? За что же мне всё это?!». И Иван вдруг заплакал, не вытирая слёзы и глядя на бурные воды реки. Сейчас ему казалось, что это не ему пришла эта проклятая телеграмма. Не его родной дед, которого и узнал он только каких то три года назад да и пробыл с ним всего три дня умер и, видно погребён где то за «три девять земель». Какие расстояния! И везде она — Россия!
Да, расстояния были почти астрономические. Но что-то и объединяло их, хотя бы тот, же жаворонок: точно так он зависает над распаханными черноземными полями на Дону, так, же заливается, как вот сейчас над этой тундровой степью, своею ласковой, спокойной и немного грустной песней; те же стаи гусей, так же пролетающие над бескрайними донскими степями, и только тут, в тундровых заболоченных кочках несут яйца и выводят потомство. Многое объединяет такие огромные пространства: и животный мир, и растительность — везде жизнь проявляется в самых разных формах с разными оттенками, но везде она есть.
Низко, прямо над водой, пронеслась стайка уток, за ними чуть выше и дальше от реки, плавно взмахивая крыльями, проплыла пара лебедей. «Вот птицы, — подумал Иван, — сколько о них легенд сложено». И действительно, лебеди на севере почти священные птицы. Коряки, чукчи, ительмены, эвенки и все другие народности свято чтут северную присказку: «Лебедя убьешь — больше года не проживешь». И тому есть уйма подтверждений. Может, это совпадения, а может, и нет, но тот, кто убивал лебедя, хотя бы случайно, в том, же году умирал. Даже тут, в поселке, был такой случай.
— Что-то ты совсем раскис, — услышал Иван голос Якова Ивановича и даже вздрогнул от неожиданности. — Мне дежурный по части сказал, что ты здесь.
— Вот, — протянул сержант телеграмму, — дед мой родной…
Майор посмотрел на бланк и сразу заметил непорядок. Телеграмма не была заверена врачом, не было подписи под текстом. Иван по выражению лица майора понял, что может сказать он, и потому опередил его:
— Я понимаю, должны быть соблюдены все формальности. Но в отпуск я все равно не поехал бы: пока туда, пока обратно… Осенью все равно домой, там и разберусь, что к чему.
— Да оно так, — сказал, возвращая телеграмму, Яков Иванович, — а человека-то жалко.
— Еще как! Я его и видел-то два раза, но вот сейчас будто что-то оторвалось от сердца…
— Я не буду тебя успокаивать, знаю, выдержишь, а хочу сообщить тебе, что приказ на мое увольнение уже подписан, пока еще в Москве, но месяца через два должен дойти сюда, может вместе и уедем. Людмилу с матерью отправлю раньше, ей в школу надо, а сам буду ждать.
— И куда решили? — спросил Иван.
— Квартиры пока нет, поэтому поедем к Виктору Ивановичу, а там видно будет, — вздохнул майор.
— И зря вздыхаете! То-то тетя Настя возрадуется — она всю жизнь мечтала о большой семье!
И они еще долго стояли на самой вершине сопки на обрывистом берегу реки Пенжины, где ржавыми бочками поставлен памятник какому то Чугунову.
Только через двадцать дней пришло письмо от Риты Ивановны, где она сообщила, как было найдено тело Василия Лукича. Похоронили там же на хуторе, рядом с женой. А заканчивалось письмо уж совсем неожиданно: «Ванечка, я не знаю, как тебе написать, потому что я и сама еще не разобралась, надо идти в милицию, а я сейчас больна, лежу в больнице, но нашла я в документах Василия Лукича кое-какие бумаги относительно графа Чубарова. Может, это твой отец Егор Исаев их оставил или еще как, но есть в них завещание графини Чубаровой Евгении Николаевны, по которому она оставляет после своей смерти дом в Крыму твоей бабушке Труфановой Валентине Анатольевне. В бумагах есть и адрес дома. До больницы я навела справки, написала письмо и ответ пришел довольно быстро. Живет в этом доме дочь графини Полякова Софья Ивановна, старенькая женщина, совершенно одинокая. Очень обрадовалась, что есть хоть кто-то из близких, поэтому тебе, Ваня, нужно сразу после армии ехать туда, а документы я все потом перешлю. Может, это твоя судьба? Ведь теперь единственным наследником являешься ты, только надо восстановить твою настоящую фамилию и отчество. Я пойду в милицию и оформлю необходимые бумаги. То же самое должен сделать Виктор Иванович с Анастасией Макаровной, я им уже написала. А теперь — до свидания». Потом стояла приписка: «Болезнь моя несложная, думаю, через неделю выпишусь».
Иван вначале не придал этому письму особого значения, только подумал: «А про Оксану — ни слова, будто ее нет». Но письмо все, же при случае показал Якову Ивановичу, которого оно очень обрадовало: «Так это же получается, что у тебя есть дом в Крыму, твой дом! Только я не пойму, причем тут смена фамилии?» «Это длинная история, сразу не расскажешь, но у меня должна быть фамилия Исаев, а отчество — Егорович. Виктор Иванович с тетей Настей меня усыновили».
— Это уже интересно! Выходит, что ты мне и не родственник?»
--Выходит, но я когда-нибудь потом вам все расскажу».
— Ну, добро, потом так потом, тем более что впереди у нас времени достаточно».
Заканчивалось короткое северное лето, созрели ягоды брусники, жимолости, красной и черной смородины; огромное разнообразие птиц небольшими семейными стайками, просто по нескольку десятков, а то и большими косяками, кружились над тундрой, поймами болот и рек, готовясь к перелетам на юг; почти совсем побелел Пенженский хребет, засыпанный снегом, нет-нет да и плюнет холодком из Чукотки северо- восточный ветер. Стада диких оленей переплывали реку, уходя на зимние пастбища.
Удивительно, но на севере почти не бывает весны или осени, тут лето сразу переходит в зиму, а зима — в лето: так быстро меняется погода. Стоит только диким оленям переплыть реку и уйти на зимние пастбища, как через два-три дня пойдет «шуга» и река покроется льдом, и так же зимой: как только уйдут дикие олени через реку на летние пастбища, через два-три дня пойдет лед и вскроется река. Даже домашние олени ведут себя беспокойно, если этот график не выполняется. Сейчас все готовилось к зиме: животные, которые оставались на зимовку, набирали вес, стараясь как можно больше накопить жиру или заготовить корм впрок; облагораживали норы, укрытия в щелях, в разных углублениях; птицы готовились к перелетам; люди собирали ягоды, солили рыбу, закупали продукты, а на календаре был только август, по материковым меркам — разгар лета, время уборки урожая, а потом еще будет осень. Но тут, на севере, все по-другому. В самом начале сентября могут стукнуть слабые морозцы градусов под двадцать, так что надо готовиться ко всему заранее.
Вот и сейчас в части готовилась баржа для выхода в Манильскую губу Охотского моря на красную рыбу. Обычно солдаты туда рвались — все же свобода, романтика, открытое море, хотя сама рыбалка мало чем напоминала рыбную ловлю на материке. Это была работа до изнурения, когда коченеют от холодной воды руки, когда страдаешь от морской качки, а холодный пронизывающий ветер заставляет надевать полушубки и шапки, — но все же это рыбалка, о которой потом солдаты долго рассказывают друг другу. Итак, готовилась баржа к отплытию, грузились бочки, сети, провиант для рыбаков.
Вместе со всеми работал и Иван.
— Сердюченко! — услышал он крик со стороны станции. — Срочно к телефону!
Иван стал карабкаться на вершину сопки, где располагалась станция. Звонил Яков Иванович. Была суббота, редкий выходной день. Майор был дома и поэтому звонил из поселка. «Ваня, бери ноги на плечи и спускайся вниз, завтра Людмила и Надежда Павловна улетают на материк, надо бы посидеть вместе. Насчет увольнения я договорился, скажи только старшине!»
— «Понял, — не по-военному ответил Иван, — буду через полчаса».
И вот сержант идет по проселочной дороге, ведущей к поселку. На душе радостно от того, что буквально завтра уедут два человека к нему домой, в родное село. Люда будет учиться в школе, увидит его учителей, будет говорить о нем. Да ему и самому осталось: «Прощай, Север, здравствуй, Сибирь! А может, здравствуй Крым!» Он еще толком не решил, куда поедет.
Так и шел он, насвистывая веселую песенку, иногда останавливаясь и поднимая голову вверх, чтобы посмотреть на очередную стаю птиц, готовившуюся к далеким перелетам и кружащуюся над тундрой большими и малыми косяками. Уже не пели жаворонки и не куковали кукушки. Все готовились к зиме.
