себя хорошо, дыхание в норме. Два рывка – тревога. Запомнил?
– Один рывок – хорошо. Два – тревога.
– Гений. Слушай дальше. Страхующий тоже может сигналить. Один рывок: как дела? Два: тревога, поднимайся скорее! Это самое главное. Если увидишь на эхолоте что-то крупное, дернешь два раза. Чтобы я знал, что у меня появилась компания.
– И что вы будете делать в этом случае?
– Вернусь в катер.
– А если
– У меня есть чем его встретить, – ответил инспектор, пристегивая к поясу нож в полиуретановом чехле. – Хотя лучше успеть забраться в лодку. На всякий случай, у тебя под ногами лежит багор. Видишь? Если подойдет близко – используешь. Лучше всего бить в шею или в живот – у водоплавающих обычно самое уязвимое место. Все понял?
Митя нервно кивнул.
Он внимательно наблюдал, как инспектор накинул на плечи лямки акваланга, открыл вентиль, сделал пробный вдох. Удовлетворенно качнул головой, натянул на лицо маску и исчез за бортом так быстро, что Митя не успел пожелать ему удачи.
За спиной пискнул дисплей, сообщая, что под водой появился новый обитатель. Митя обернулся и увидел около дна крупный треугольник с циферкой «1,5 м».
Так началось обследование берега.
Митя стоял у борта, позволяя линю плавно скользить через ладони, и наблюдал за Леонидычем сразу в двух проекциях. В реальности был темный силуэт, движущийся под пленкой воды, мерные взмахи ласт и пузыри, поднимающиеся к поверхности. А в мире электроники и акустики инспектор выглядел зеленым треугольником с отметками глубины.
Несколько раз на экран высыпали мелкие треугольнички – пресноводные обитатели, заплывавшие в зону действия локатора поодиночке и стайками. Однажды на дисплее вспыхнул треугольник побольше, такой, что Митя даже подумал, не стоит ли дернуть за линь. Чуть позже он сообразил, что по сравнению с Леонидычем новобранец не столь велик. Скорее всего, сазан или щука.
После изучения подводной части берега Леонидыч забирался в катер и приказывал сниматься с якоря. Пока Митя, запустив двигатель, перемещался вдоль берега, инспектор, опершись ладонью на приборную доску и роняя с волос капли на палубу, стоял над эхолотом и рассматривал подводный рельеф. Едва появлялось что-нибудь любопытное, он говорил «Стоп!». Митя глушил мотор и выбрасывал якорь, а инспектор опять спускался под воду.
Они прошли таким образом вдоль всей базы отдыха «Восход», заглянули в заливчик, илистое дно которого прощупали эхолотом. Прошли две сотни метров вдоль крутого яра, которым обрывался луг. Леонидыч нашел наручные часы на стальном браслете, катушку спиннинга и даже швейную машинку «Зингер», ржавую, но целую – достал ее, чтобы показать Мите, и отпустил в пучину. Под корнями старого пня фонарь инспектора высветил глубокую дыру, но после обследования она оказалась вымоиной, образованной хитрыми подводными течениями.
Отверстия, ведущего в логово монстра, не было.
В половине второго дня Леонидыч забрался в катер и стянул с себя верхнюю половину гидрокостюма.
– Обед! – объявил он.
Инспектор достал из рундука спортивную сумку, где оказались термос, завернутые в газету вареные яйца, огурцы и четвертинка ржаного хлеба. У Мити тоже кое-что было: на завтраке он набрал целлофановый пакет ветчины, сервелата, сыра, добавил к ним пшеничные булочки с начинкой и пару бутылок минералки. Они разложили продукты на маленьком столике и начали их поглощать. Митя, вымотанный физическими упражнениями на свежем воздухе, работой с линем и вытягиванием якоря, жадно уплетал бутерброды и хрустел огурцом. Леонидыч надкусывал вареное яйцо и поглядывал на спутника с хитрой усмешкой.
Через четверть часа, основательно сократив припасы, сытый и разомлевший Митя откинулся в кресле рулевого, а Леонидыч, закинув ноги на борт и подложив под спину спасательный жилет, удобно устроился на кормовой лавке. Оба потягивали горячий кофе из термоса. От берега сочно пахло ивой. О борт тихо плескалась вода.
– Скажи мне, Димка, – спросил Леонидыч, прихлебывая из жестяной кружки, – а почему ты на биолога учиться пошел?
– Зверушек хотел изучать.
– Экспедиции, палатки, кольца на лапы развешивать?
– Меня привлекали исследования на клеточном уровне. – Митя подул на коричневую поверхность в стаканчике. – Мутации ДНК в процессе эволюции, если вам это о чем-нибудь говорит.
– Честно признаться, ни о чем не говорит.
– А что такое ДНК, знаете?
– Просвети.
Митя оживился, почувствовав, что может чему-то научить опытного инспектора. Он глотнул кофе для бодрости и начал маленькую лекцию:
– Понимаете, ДНК – это цепочка нуклеотидов, органических соединений. С помощью генного кода в ней записана информация об организме. Это нечто вроде комплекта чертежей для производства белков, из которых формируется то или иное существо. Один комплект чертежей позволяет вырастить пшеничный колос, другой – лошадь или гепарда. Результат определяется исключительно программой, зашитой в ДНК.
– Кажется, я про это слышал. Фильм такой был: «Парк Юрского периода».
– Был, точно… – Митя крякнул, сделав еще глоток. – Там ученые из обнаруженных в янтаре фрагментов ДНК штамповали живых динозавров. ДНК вообще примечательна тем, что позволяет воспроизводить точные копии живых существ. У лягушки рождается лягушонок. У кукушки – кукушонок. У борнейского орангутана на свет появляется малыш с такой же рыже-коричневой шерстью и сагиттальным гребнем, как у родителей. Внешние и внутренние видовые признаки передаются потомству от родителей исключительно потому, что вся наследственная информация записана в ДНК. А теперь самое интересное. Оказывается, для репликации, для воссоздания нового организма, используется не целая цепочка ДНК, а крошечный участок. Полтора процента от всей длины.
– Полтора процента? Вроде мало.
– Именно. Остальная часть не задействована. Лежит мертвым грузом в наших хромосомах. Ее называют мусором. Его-то мы и изучали. Есть теория, согласно которой в мусорной ДНК записан весь процесс эволюции животных от простейших существ. В ходе эволюции одни гены включались, другие выключались, порождая на свет новые виды, но и те и другие гены оставались в цепочке своеобразным архивом. Природа ничего не выбрасывала, и поэтому у нас в клетках хранится вся история нашего биосферного происхождения, длиной в сотни миллионов лет.
– То есть у меня в генах, кроме серых глаз и патологического пристрастия к куреву, отыщутся остатки динозавров?
– В этом нет ничего удивительного. Еще в конце девятнадцатого века Карл фон Бэр открыл, что эмбрионы рыб, амфибий, птиц и млекопитающих имеют много общего. Еще один ученый, Эрнст Геккель, предположил, что человеческий эмбрион за девять месяцев внутриутробного развития ускоренно повторяет эволюцию homo sapiens. Он последовательно проходит стадии рыбы, амфибии, млекопитающего. В теории Геккеля много спорного, его даже уличали в фальсификациях научных исследований. Тем не менее факт состоит в том, что человеческий зародыш возникает и развивается в водяной среде точно так же, как наши далекие предки зарождались и развивались в Мировом океане. Внешне мы сильно отличаемся от дельфинов. Однако разница в геноме всего один процент. Один процент отделяет нас от морской жизни, плавников и общения с помощью щелчков и свиста! Можете себе представить?
Леонидыч допил кофе и сидел с пустой кружкой, глядя перед собой в пустоту.
– Страшно подумать, до чего наука дошла, – сказал он.
– В общем, – подытожил Митя, – мне было интересно сидеть в лаборатории и разбирать эволюцию тех
