дальше?
– Вы с дороги. А у меня, – сказал он, – еще осталось немножко настоящего «мокко». Если угодно, я сварю.
– Не стоит беспокойства, – учтиво поблагодарил траппер. – За эти годы я отвык от кофе.
– Тогда сварю для себя. А вам – чаю.
– Пожалуйста. От чая не откажусь...
В печных трубах уездной канцелярии завывало так, что громыхали вьюшки. За окнами – чернота. Трепетно дымили робкие свечи.
Они сидели за столом.
– Как же это все-таки у вас получилось?
– Это... рок, – глухо отвечал Исполатов.
Соломин поймал себя на грешной мысли, что рад появлению этого человека, разрушившего его постылое одиночество. Сейчас ему было даже неловко перед самим собою за то, что он, блюститель государственной законности, не относится к Исполатову, как к преступнику, а лишь как к милому и приятному собеседнику... Он спросил:
– Простите, а в каком полку вы служили?
– В лейб-гвардии стрелковом батальоне.
– Это батальон императорской фамилии?
– Да, мы квартировали в Царском Селе.
Соломин заинтересовался – насколько справедливы все те легенды, которые ходят об офицерах этого батальона, как о стрелках небывалой меткости.
– Знаете, – отвечал Исполатов, – тут после войны с бурами в Африке англичане на весь мир расхвастались своей меткостью. Тогда слово снайпер и вошло в обиход русского языка. Тут вот у нас в лейб-гвардии стрелковом батальоне все поголовно были отличными снайперами. Но имеющий мускус в кармане не кричит об этом на улице – запах мускуса сам говорит за себя... Не так ли?
Положив на ладонь кусок рафинада, он ударами рукояти ножа ловко раскрошил его на мелкие куски.
– Как же вы оказались на Камчатке?
Вопрос Соломина был, кажется, слишком опрометчив, и траппер ответил не сразу:
– Это тягостная история, сударь. Боюсь, что мой рассказ не доставит вам удовольствия.
Снежная буря куролесила над крышами Петропавловска.
– Не скрою, – сказал Соломин, – вы поставили меня в затруднительное положение. Прошу понять меня правильно: я теперь не знаю, что с вами делать.
– Арестуйте, и это будет самое правильное.
– В том-то и дело, что ваше скромное желание почти неисполнимо. У меня всего четыре казака, и, согласитесь, обременять их, людей занятых и семейных, постоянным несением караула при вашей персоне я не могу... Тюрьмы тоже нет!
Исполатов откровенно рассмеялся:
– Сочувствую вам, сударь, у вас, как говорится, положение хуже губернаторского.
– Еще как хуже-то! Вы, наверное, извещены о том, сколь жестоко поступил со мной здешний цвет общества?
Траппер отозвался с легкой небрежностью:
– Да, кое-что я слышал...
– С тех пор, – горячо подхватил Соломин, – Камчатка живет сама по себе. Стоило мне признать, что диагноз местного врача правилен, как все стало на свои места. Меня никто не тревожит, но и я ни во что не вмешиваюсь.
– Вы не то говорите! – прервал его траппер. – Ничто на свои места не стало. Но если учесть, что торгующей братии на Камчатке раз-два и обчелся, то остальная Камчатка целиком на вашей стороне... Поверьте, я говорю об этом не ради утешения!..
Соломин снова поймал себя на мысли, что невольно испытывает к Исполатову необъяснимую душевную симпатию.
– Скажите, вот вы – охотник, – вы тоже страдали от этой торгующей братии?
– Я? Никогда... Они же меня боятся!
Соломин достал из шкафа бутылку водки.
– Давайте выпьем. Чем черт не шутит, а эта штука иногда отлично снимает напряжение. Только вот с закуской у меня, извините, небогато. Впрочем, однажды в Благовещенске я видел, как заезжие московские артисты запивали водку чаем.
Исполатов вышел на улицу и вернулся с тряпичным свертком. Он развернул его на столе, и Андрей Петрович увидел красиво обжаренный кусок мяса с белыми прожилками жира.
– Баранина?
– Волчатина.
– Вы меня от такого деликатеса избавьте.
– Пищевой консерватизм неоправдан, – поучительно ответил траппер. – Вы попробуйте, и тогда поймете, что мясо волка вкуснее любой баранины. Позвольте, я отрежу своей рукой?
Стаканы сдвинулись (а пурга все бушевала).
– Пока мы еще не выпили, – сказал Соломин, – я хочу сделать вам трезвое предложение. Вот вам комната, смежная с моей, и поживите у меня. А уж весной, когда придет пароход, я арестую вас по всем правилам юридической науки.
– Искренно тронут любезностью. За ваше здоровье?
Выпили и заели водку волчатиной.
– А ведь и в самом деле вкусно...
Исполатов задымил папиросой. Прищурился.
– В ответ на ваше доверие я все-таки расскажу вам, почему я оказался здесь. Прежде Камчатки в моей судьбе был Сахалин. Причем на Сахалине, как вы и сами догадываетесь, я не был путешественником... Хотите выслушать самую банальную историю?
– Если вам не будет тяжело вспоминать.
– Я ничего на собираюсь вспоминать – я собираюсь только рассказывать... Вышел в офицеры. Женился по страстной любви.
Заметьте – первой! Девушка из хорошего петербургского дома. Выпущена из Смольного с отличием. Играла на арфе, танцевала с газовым шарфом и обожала алгебру. А у меня был денщик. И вот однажды я возвращаюсь из офицерского собрания. В спальне я застал ту сцену, которую в романах почему-то принято называть «известным положением»... Что бы вы сделали на моем месте?
– Наверное, поспешил бы удалиться.
– Как все просто у вас! Повернулись и ушли... Не-е-ет, я вынул револьвер.
Выпив водки Исполатов продолжил:
– Тогда был громкий процесс, о котором много шумели в газетах. Кто писал – жертва рока, кто писал – изверг. Дали мне десять лет, и я сказал судьям: «Спасибо». Привезли в Одессу, оттуда морем – на Сахалин. Помню, проплывали волшебные страны, даже не видя их. С берега доносило ароматы цветов, звучала незнакомая музыка. А мы сидели в клетках, как звери, каждый вечер дрались из-за места подальше от зловония параши. Ну-с, прибыли. Каторга. Ничего особенного. Но каторга всегда нуждается в образованных людях. Меня назначили на метеостанцию. Замерял температуру воздуха и направление ветра, хотя никому это не было нужно. Я, поручик лейб-гвардии, сдергивал шапку перед всякими хамло надзирателями...
Исполатов умолк, вертя в пальцах пустой стакан.
– А дальше? – напомнил Соломин.
– Дальше? – переспросил траппер как-то отвлеченно. – Дальше меня освободили... досрочно, – добавил он торопливо. – А куда деваться? Родные постарались забыть, что я существую. Путь в армию (о гвардии и говорить не приходится!) отрезан. Возвращаться на родину, извините, стыдновато. Ну, и махнул сюда – на Камчатку. Умение стрелять без промаха пригодилось, теперь живу с охоты и даже не беден...
