Уряднику показалось, что он и впрямь спятил:
– Вы хоть по-русски-то говорите.
– А я и говорю по-русски. Интердикт – это, Мишенька, штука страшная! Это духовная мера воздействия церкви ради вразумления неугодных ей начальников... Без бога, брат ты мой, как ни крутись, а далеко не ускачешь. Вот и получается, что начальник, то есть я, должен всенародно покаяться, дабы церковь вернулась к исполнению треб духовных.
– Не ходите вы туда – прибить могут!
Урядник тронулся за ним, но Соломин удержал его:
– Не надо. Я сам. Что будет, то будет...
Запыхавшись от бега, он быстро достиг церковной площади, издали слыша вопли и стенания баб, которые поняли, что куличи в этом году предстоит святить на маяке, а туда пока доберешься, все ноги переломаешь и разговляться уже не захочешь. Возле нарт, готовых тронуться в путь, топтались отъезжающие попы в громадных шубах и малахаях. При появлении Соломина на площади стало тихо- тихо.
– Стойте! – заговорил он, подходя ближе к толпе. – Давайте оставим все, как есть. Я знаю, что меня объявили сумасшедшим. Что же, я не стану этого отрицать... пусть так! Впредь я не стану вмешиваться в ваши дела. Если кто из вас придет ко мне с нуждою как к начальнику Камчатки, я приму его как начальник Камчатки. Кто не желает знать меня за начальство, пусть даже не здоровается со мною... Но я прошу, – закончил он, подняв руку, – всех разойтись по домам, а вас, отец благочинный, вернуть божьи дары туда, где они и должны храниться.
Получилось так, что Соломин сам же и подтвердил свое мнимое сумасшествие. Трудно решить – верно ли поступил он. Не будем забывать, что религия еще очень властно заполняла сознание людей, и любое пренебрежение к церкви могло обернуться для Соломина скверно.
Морально опустошенный, он вернулся домой.
– И совсем я вам ни к чему! – такими словами встретила его кухарка Анфиса, покидавшая его.
Началось питание всухомятку. Круг изоляции «сумасшедшего» начальника замкнулся, но в этом кругу еще остались урядник Сотенный, отец и сын Блиновы, близким человеком сделался прапорщик Жабин, а простые горожане даже сочувствовали ему... Теперь надо выждать весны, чтобы покинуть Петропавловск с первым же пароходом и уплыть, не оглядываясь.
Над камчатской юдолью пылили синие вьюги.
Исповедь человека
Обывательские трущобы заносило сугробами, общение становилось затруднительным не только между поселениями, но даже и соседями в городе.
Был один из тягостных вечеров, когда Соломин ходил по комнатам, слушая, как метель стегает в окна. Неожиданно ему показалось, что он слышит отдаленный лай собак...
Чу! Возле канцелярии взвизгнули нартовые полозья.
– Кто бы это мог быть?
В сенях хлопнула наружная дверь, но шаги человека были почти бесшумны, мягкие по-кошачьи. В потемках канцелярии чья-то рука долго шарила по стене, отыскивая дверную ручку. На пороге комнаты возникла фигура – сплошной ком мехов, занесенных пластами снега.
Первое, что бросилось в глаза Соломину, так это острые уши волка над головой незнакомца. Из нимба меховой оторочки виднелось лицо – лицо человека, которого Андрей Петрович никогда и нигде не встречал. Это лицо было почти ужасное: темное и жесткое от стужи, а взор пронзительный, даже хищный.
Незнакомец стянул с головы меховой капор с пришитыми к нему волчьими ушами. Потом аккуратно прислонил в угол комнаты тяжелый заиндевелый «бюксфлинт».
– Добрый вам вечер, – произнес он, и голос его оказался удивительно молодым и свежим.
– Здравствуйте, – ответил Соломин.
Андрей Петрович затеплил на столе еще две свечи, чтобы лучше разглядеть незнакомца. Тот сделал шаг вперед, осыпая снег с торбасов, поверх которых, как боевые щитки, были привязаны громадные меховые наголенники, предохранявшие ноги от переломов при падениях с нарт... Он заявил спокойно:
– Я приехал, чтобы вы меня арестовали. Весною прошлого года я имел несчастье застрелить двух человек.
Соломин безо всякой нужды передвинул на столе чернильницу, пальцем помог горячему воску быстрее сбежать со свечи.
– Явинского почтальона?
– Да.
– И свою сожительницу?
– Да.
– Вы местный траппер Исполатов?
– Да.
Нервными шагами Соломин пересек комнату, взялся за «бюксфлинт», обжегший ему руку ледяным холодом.
– Вот из этого?
– Именно...
Соломин спрятал оружие в канцелярский шкаф.
– Садитесь, – показал он на стул.
– Благодарю.
Последовал четкий кивок головы, а ноги траппера, обутые в промерзлые торбаса, вдруг разом сомкнулись, словно желая вызвать ответный звон невидимых шпор, – и этим жестом Исполатов непроизвольно выдал себя.
– Постойте, вы же... офицер? – догадался Соломин.
Ответ прозвучал даже с вызовом:
– Имел честь быть им.
Очень долго они молчали. Соломин за это время механически разложил на столе десть бумаги, придвинул перо к чернилам.
– Думаю, что составление полицейского протокола не доставит, удовольствия нам обоим. Лучше, если вы изложите обстоятельства убийства своею рукою.
Исполатов стянул с кухлянки хрусткую рубаху из замши и, скомкав, зашвырнул ее в угол. Безо всякого замешательства или волнения он окунул перо в чернильницу.
– Мне будет позволительно писать с двух сторон или же только с одной стороны страницы?
– Это не имеет значения, сударь...
Надсадно царапая тишину, долго скрипело перо. Страницы быстро заполнялись четким, разборчивым почерком. Исполатов сидел вполоборота к Соломину, который обратил внимание на его профиль – резкий профиль, как у римского центуриона. Андрей Петрович подумал, насколько разнообразны бывают русские люди – от добродушного курнофея до пронзительного облика Савонаролы... Закончив писать, Исполатов вздернул пышный рукав кухлянки и посмотрел на часы (блеснуло золото).
– Я не слишком утомил ваше внимание? – спросил он, протягивая Соломину подробное описание убийства.
Андрей Петрович бегло перечитал его исповедь.
– Вы не пощадили себя, – заметил он.
– Я и не заслуживаю пощады... от самого себя!
Траппер легко поднялся и, подойдя к окну, продышал на замерзшем стекле круглый глазок.
– Что привлекло там ваше внимание?
– Смотрю, как устроились мои собаки.
– Может, пустить их в сени погреться?
– Упряжке нельзя расслабляться. Я сам не раз спал на снегу и знаю, что это не так уж страшно, тем более для собаки... Не беспокойтесь: завтра утром я откопаю их из-под высоких сугробов, в которых спится лучше, нежели под периной.
Соломин подумал – все ли сделано? Оружие он спрятал, показания записаны самим убийцей... Что
