все зерно продали в грецеские Салоники. Но спросите меня – имел ли я с этой бури хоть одну копеецку?
– Против науки не попрешь, – мрачно заявил Расстригин. – Даже страшно подумать, какие бывают болезни на свете...
Разошлись в первом часу ночи. Плачущего дьякона духовный клир увел под руки, и улицу ночного города долго оглашали рыдания. Потом кто-то, кажется Неякин, стал кричать:
– Ура! Наша берет...
Утром урядник рассказал в подробностях, как проходило совещание в больнице. Соломин велел пригласить Трушина в управление, но прежде доктора на пороге кабинета появился мстительно- торжествующий Неякин.
– Я вас не звал. Зачем пожаловали?
– А посмотреть...
– Ну, посмотрели. Что дальше?
– Интересно же, какие сумасшедшие бывают...
– Вон!
Неякин выскочил на улицу.
Блинов, подоспев, просил Соломина не волноваться.
– Стоит ли вам так отчаиваться? Ведь оттого, что назвали сумасшедшим, вы с ума не сойдете... Знаете, в народе-то как говорят? Хоть горшком назови, только в печку не ставь.
Разговор с доктором Соломин начал ровно:
– Как же вы, сударь, человек гуманнейшей профессии, вдруг влезаете в дрязги и топчете самое святое – науку?
Трушин хотел увести разговор в область психиатрии, оперируя вчерашними терминами, но Соломин резко пресек его:
– Вы это где-нибудь рассказывайте! И не старайтесь казаться наивнее, нежели вы есть на самом деле. Мне давно ясна подоплека дела, которому вы себя посвятили. «Сунгари» не пришел, меня не убрали с поста начальника Камчатки, на что вы так надеялись, а вам после сбора мною ясака стало уже невмоготу от моих законных действий. Вы решили не ждать первого парохода. Зачем, если меня можно устранить от дел гораздо раньше того, как над Камчаткою повеют нежные зефиры. Вот и придумали этот медицинский выверт с сумасшествием.
Соломин вышел из-за стола, встал подле врача.
– Кому служите? – спросил печально. – Заветам клятвы Гиппократа или золотому тельцу, жиреющему в дебрях Камчатки?
– Чего вы меня толкаете?! – заорал Трушин.
Соломин и не думал его толкать. Он сказал:
– Оставим науку, вернемся к законам, которые вы нарушили. Устранение должностного лица ввиду его психической ненормальности следует производить не в теплой компании за выпивкой без закуски, а в официальном порядке в присутствии прокурорского надзора и не менее трех врачей.
– Перестаньте меня толкать! – снова закричал врач.
Соломин не толкал его, но теперь грубо отпихнул:
– Убирайся вон, мерзкая тварь... Ты и тебе подобные уже расточили богатства камчатские. Я не удивлюсь, если узнаю, что все вы давно покумились с иностранцами.
Трушин вдруг пошел на него грудью:
– Не тыкай мне, кретин, а то я тоже тыкну!
Соломин схватил со стола тяжелую трехгранную призму судейского зерцала, испещренную поучениями о честности и призывами к гражданской доблести.
– Видит бог, – показал он на икону, – я не пожалею своей карьеры и запущу этой штукой тебе в голову...
– Не посмеешь: зерцало – предмет священный.
– Мне сейчас уже не до святости.
Андрей Петрович потерял над собою контроль.
– Я ненавижу твою пьяную масленую рожу! – сорвался он. – Мне противны все вы... и ты в первую очередь!
Рука поднялась сама по себе, и Трушин был повержен на пол здоровенной оплеухой. Тут же вскочив, эскулап врезал правителю хорошего леща. Началась драка – самая примитивная, истинно русская, когда все средства хороши. Вокруг них летали стулья, со звоном выпало стекло из шкафа. Под ногами кувыркалось судейское зерцало с призывами к честности и гражданской доблести.
Блинов с дежурным казаком едва их растащили. Трушин подхватил с полу шапку, отряхнул ее об колено.
– Мой диагноз правильный, – сказал он. – Ты не просто сумасшедший, ты даже буйно помешанный. Я законы тоже немножко изучил: при наличии безумия у власти светской власть духовная имеет право удалить из города церковные сосуды, дабы их не постигло гнусное осквернение... Пасха-то уже на носу! – рассмеялся Трушин, злорадствуя. – А молиться людям будет негде. Вот тогда я посмотрю, как ты у меня попляшешь...
Мерзавец выкатился на все четыре стороны, а Соломин не выдержал – бурно разрыдался от обиды:
– За что мне все это? Господи, за что?..
Послышался скрип костыля, пришел Жабин.
– Расстригин нанял каюра. А тот за ящик виски и полтысячи рублей взялся доставить полетучку на материк.
– И пусть! Владивосток все равно меня уберет.
– На этот раз, – пояснил прапорщик, – полетучка поедет намного дальше: решили жаловаться на вас в Петербург.
– Кому же? На Галерную?
– Этого я не знаю.
– Ах, как мне все это осточертело!
– Верю... Чем могу вам помочь?
– Да чем же вы, прапорщик, можете помочь мне, если по табели о рангах вы всего-навсего коллежский регистратор, а я как-никак все-таки статский советник... выше полковника!
Они еще не ведали, что камчатские «психиатры» отправили кляузу на имя самого Плеве, министра внутренних дел.
Трушин в своих пророчествах оказался прав. Под самую пасху, когда надобно куличи святить и обыватель поневоле впадает в обжорно-молитвенное состояние, духовенство Камчатки всей силой своего церковного авторитета поддержало «научный» авторитет диагноза о сумасшествии Соломина...
Рано утром в комнату ворвался Мишка Сотенный:
– Ой, беда... ну, теперь поехало!
– Да объясни толком, что случилось?
– Сейчас благочинный Нафанаил из собора святые дары на морозище вытащил. Попы уже собак в нарты запрягают. Дьяки святыни грузят, а сами ревут, будто их режут. Народищу собралось – и все тоже воют. Оно же ясно: неосвященные куличи кому жрать охота? Только псам их бросить...
Возникла ситуация, которая нуждается в пояснении для читателя, мало знакомого с законами церкви: удаление церковных святынь из города непременно связано с тем, что духовенство обязано следовать за святынями, а это значило, что храмы Петропавловска остаются без духовного причта.
– Куда же они собрались? – спросил Соломин.
– Говорят, к маяку...
Андрей Петрович, прыгая на одной ноге, с трудом попал другой в штанину брюк. Он быстро одевался, бормоча:
– Интердикт... интердикт... интердикт...
