мере углубления разделения труда — всё больше членов общества могут самостоятельно удовлетворять свои потребности. Соответственно в простой благотворительности нуждается всё меньшая доля людей, а ресурсов милосердия на каждого страдальца приходится всё больше. Что делает общество в целом добрее и спокойнее.
Продолжение достоинств — недостатки. Раз уж разделение труда требует от каждого всё меньших способностей — растёт число тех, чьи способности превышают должностные требования. Хорошо ещё, если избыток личных возможностей уйдёт на развлечения вроде туризма или авторской песни, популярных в советские времена у нас, или привычный для американцев собственноручный ремонт дома. А что, если человек надумает что-нибудь противоправное или (ещё того хуже!) займётся подсиживанием начальника — всего лишь ради обретения простора для полного проявления своих талантов?
В Соединённых Государствах Америки термин overqualified стал едва ли не главной — хотя (во избежание обвинений в дискриминации) не всегда озвучиваемой — причиной отказа в приёме на работу. У нас он пока не общеизвестен — но многие (и работники, и работодатели) уже принимают его в расчёт.
Вдобавок умный — худший потребитель, нежели дурак. Он взыскательнее к качеству товаров и услуг, не склонен так же часто менять одежду и мебель… А уж принцип «не хуже, чем у Джонсов» его и вовсе не вдохновляет: что ему соседи, если он своим умом решает, как жить!
Рынок, как мифическое копьё Геракла, сам исцеляет нанесенные им раны. Раз в обществе слишком много умников — совершенствуются технологии массового оглупления. Сегодня в развитом обществе они, конечно, ещё далеки от идеала, описанного в романе Олдоса Хаксли «Дивный новый мир»: там эмбрионам, предназначенным в будущем для примитивных работ, добавляли в питательную среду спирт, замедляя развитие мозга и необратимо повреждая некоторые тонкие его структуры. Но и за пределами антиутопий очевидны немалые достижения на пути избавления от избытка разума.
Школа — и средняя, и высшая — вместо общих закономерностей, из коих каждый при желании может вывести полноценные рекомендации, преподаёт лишь конкретные рецепты для частных случаев, а уж навыки самостоятельного выведения правил и законов объявлены — в рамках концепций вроде позитивизма — вовсе несуществующими. Средства массовой информации распространяют в основном сведения об ужасах и скандалах, не особо заботясь об их достоверности. Развлечения, ещё недавно адресованные разве что пьяной толпе, объявляются высшими достижениями культуры. Мультикультурализм и политкорректность внушают равноценность первобытного примитива и плодов многовекового совершенствования. А чтобы никто не пытался рассеять эту дымовую завесу, ныне покойный Жак Деррида и его ещё живые последователи учат: мир есть текст, и за медлительной сложностью слов человеку заведомо не под силу постичь хоть что-то в скоротечной реальности — а потому не стоит и стараться установить истину, следует лишь фантазировать поизящнее.
Впрочем, как не все последователи Деррида доводят его деконструктивизм до логичного, полного и очевидного абсурда, так и политкорректность не всегда нацелена исключительно на оглупление. Так, защита прав гомосексуалистов обоего пола началась, когда выяснилось: не заботясь о детях, они в среднем успешнее гетеросексуалов в делах и карьере, так что выгоднее как клиенты.
В рамках разделения труда создаётся и множество рабочих мест, требующих сверхвысокой квалификации. Но чаще всего — узкой: в пределах прямых служебных обязанностей. А колоссальные нагрузки, неизбежные на такой работе, даже без целенаправленных усилий системы образования гарантируют: великий сыщик может не знать о гелиоцентрической системе мира (врач Артур Конан Дойл здраво оценил возможности своего персонажа), а великий инженер — вовсе не интересоваться политикой (хотя возможности политиков определяются в основном экономикой — то есть инженерным трудом).
Не зря ещё авторы «Козьмы Пруткова» ехидно отметили: «Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя». Нынче таких флюсов столько, что человек с нормальным кругозором и естественным интересом ко всему окружающему выглядит по меньшей мере белой вороной. Разве что в интеллектуальных играх такая модель поведения — общепринятая ещё несколько поколений назад — пока востребована. Но сами эти игры, увы, далеки от реальной экономики: существуют они лишь на спонсорские деньги, а потенциал их участников используется в лучшем случае с КПД старинного паровоза. За пределами же игровой тусовки её возможности известны столь мало, что даже меня — человека, мягко говоря, далеко не идеального и уж подавно не лучшего среди интеллектуальных игроков — то и дело провозглашают едва ли не гением.
Итак, современный рынок явно не умеет зарабатывать на умных. И всеми доступными средствами устраняет их — чтобы не помешали вести эффективный бизнес на тех, кто попроще.
Но ведь ещё недавно на предельно слабоумных (вроде даунов) тоже зарабатывать не умели. Родится новая коммерческая идея — и рынок всей своей мощью начнёт поднимать общественный интеллект. Скорее бы!
А уж тот, кто первым научится зарабатывать на умных, — и вовсе озолотится: сливки со свежего рынка всегда самые вкусные. Так что, господа бизнесмены, думайте скорее!
Убийство рынка граничным вызовом[77]
Уже практически никто (кроме разве что нескольких фанатиков вроде бывшего советника президента России, а ныне сотрудника института Катона[78]) не сомневается: нынешний кризис не только проистекает из Соединённых Государств Америки, но и определяется прежде всего длительной негативной динамикой тамошней экономики. Тем не менее курс валюты, опирающейся на эту экономику, уже добрых полгода растёт относительно большинства других валют всего мира.
Между тем курс всякой конкретной валюты в конечном счёте определяется именно массой товаров и услуг, предлагаемых за неё непосредственно — без конверсии в какие-либо иные средства платежа. Кризис очевидным образом сокращает возможности американского производства. Вдобавок антикризисные меры тамошних властей пока сводятся к безудержному вбросу на рынок денег, не обеспеченных никакими реальными ценностями. Курс теоретически должен падать — а вместо этого растёт как на дрожжах.
Причиной парадокса обычно называют традиционное представление о Великой Америке как острове устойчивости, охраняемой и сравнительно разумными законами, и крупнейшими в мире вооружёнными силами (так, военно-морской флот СГА нынче превосходит все прочие флоты мира вместе взятые). Это представление поддерживает и стратегия экспорта нестабильности: во всех потрясениях последних лет — от массированного выращивания наркотиков в отбитой от талибов части Афганистана до придания косовским наркоторговцам государственного статуса, от налёта Саакашвили на Цхинвал до Второй Газовой войны, от сомалийских пиратов до мумбайских террористов[79] — многие небезосновательно усматривают следы звёзд и полос.
Но любой стратегический фактор нуждается в тактических инструментах реализации. На мой взгляд, сейчас курс доллара поддерживается прежде всего тем же механизмом, что запустил сам кризис.
Все мы знаем: кризис начался с обрушения ипотечного пузыря. Но ведь на американском рынке уже надувалось множество пузырей: Интернет-бизнес, биотехнологии (по счастью, этот перспективный рынок не успел привлечь критическую массу малограмотных инвесторов, а потому остался не скомпрометирован), производные ценные бумаги… Каждый раз финансы успевали перетечь из лопающегося пузыря в новый. Учитывая неисчерпаемость фантазии многих финансистов, можно было ожидать ещё множества новых прибежищ «горячих» — не обеспеченных реальными ценностями — денег. Отчего же именно ипотека стала последним звеном?
При выдаче кредита банк устанавливает допустимую границу обесценивания залога. Если цена станет ниже, банк предъявляет margin call — граничный вызов: либо пополнить залог, либо вернуть соответствующую часть кредита. А если заёмщик не может сделать ни того, ни другого — банк вправе изъять и продать залог, дабы вернуть хоть часть своих денег (при этом заёмщик, как правило, всё равно остаётся в долгу на ту часть займа, что не погашена продажей).
Рынок недвижимости в Америке уже довольно давно перенасыщен — поэтому, собственно, ипотечные кредиты так подешевели: все, кто мог покупать жильё по заметным ценам, сделали это ещё до
