здесь Руфь Нессет. После небольшой паузы послышался неуверенный смешок.
— Нет, она здесь не живет.
— А могу ли я поговорить с ее мужем, с Уве?
— Он в городе, в больнице, — неприветливо ответили ему.
— Прискорбно слышать. А вы случайно не знаете, где останавливается Руфь Нессет, когда бывает в Норвегии?
— У нее есть квартира в Осло.
— Дайте мне, пожалуйста, ее адрес и телефон.
— Я не могу. Вы журналист?
— Нет, я ее старый друг. Мне очень важно поговорить с ней.
— Все равно. Ничем не могу вам помочь. До свидания!
Он положил трубку и стал ходить из угла в угол. Потом позвонил Илсе.
При звуке его голоса на другом конце провода воцарилось молчание.
— Можешь оказать мне услугу?
— Я уже оказала тебе услугу. Что ты имел в виду, сбежав с такой важной встречи и оставив меня там, как дуру? Что случилось?
— Помнишь, несколько лет назад ты связывалась с агентом Руфи Нессет? Роспись фойе? У тебя сохранился адрес того агента?
Он слышал ее дыхание, но она молчала.
— Илсе?
— По правде говоря, не знаю. Почему ты не спросил у нее самой, когда мы с ней столкнулись?
— Дурацкий вопрос.
— Дай мне полчаса, — вздохнула она и положила трубку. Горм попытался сосредоточить свое внимание на бумагах, которые фрекен Сёрвик положила ему для ознакомления или на подпись. Но не мог. Он развернул газету и попытался читать. Новости и сообщения пестрели у него перед глазами без всякого смысла.
Илсе позвонила только через час. Голос у нее был насмешливо деловой.
— Личность, обозначенная АГ, в Берлине разговаривала очень высокомерно. Не помогло и то, что я сказала, что мой клиент купил картину Руфи Нессет и что мы обращались к нему, потому что хотели поручить ей роспись фойе. Он отказался дать мне номер ее телефона. Зато очень любезно поправил мой немецкий. И я получила название галереи в Осло, где 30 ноября должна открыться персональная выставка Руфи Нессет. Если ты не найдешь ее сейчас, придется тебе съездить туда в ноябре. Она должна присутствовать на открытии.
Ему вдруг стало стыдно. Какой же он негодяй по отношению к Илсе! Она не могла не понять, что дело вовсе не в том заказе. Конечно, она все поняла.
— Илсе… Мне очень жаль.
— Да, Руфь Нессет оказалась совершенно неуловимой.
— Я имею в виду нас с тобой.
Телефонная трубка на другом конце провода обо что-то стукнулась. Совсем негромко. Ее сережки?
— Все в порядке. Нашего арендатора я успокоила. А ты нашел свои сигареты?
— Я забыл кое-что… более важное.
— Хорошо, не забудь купить вина. Увидимся вечером.
— Илсе, боюсь, ты не захочешь приехать в Индрефьорд, когда узнаешь, что я должен тебе сообщить.
— Все может быть. А почему?
— Я бы приехал только затем, чтобы сказать, что между нами все кончено.
Молчание. Потом она спросила:
— Ты имеешь в виду мою адвокатскую поддержку или мою другую поддержку? — Ее голос звучал относительно беззаботно. Господи, как же она умеет владеть собой!
— Другую поддержку, если ты предпочитаешь так называть наши отношения.
— Ты мне объяснишь, почему?
— Да, но не по телефону.
— Значит, сообщить мне об этом по телефону легко, а объяснить причину трудно?
По столу ползла муха. Она сонно тащилась по письму из коммуны, касающемуся общих мероприятий на территории, примыкающей к гавани. В коммуне считали, что большая доля расходов по уборке снега зимой должна лечь на «Гранде & К°». За уборку этой территории несет ответственность фирма.
Неожиданно Горм вернулся на несколько лет назад, к мухе, ползавшей по стене дома в Индрефьорде. Он увидел Илсе, сидевшую напротив отца и говорившую ему, что между ними все кончено. Может, даже она употребила те же самые слова: «Я приехала, чтобы сказать, что между нами все кончено».
И отец, конечно, спросил, немного настороженно, подтрунивая над ней и не вполне понимая смысл ее слов: «С адвокатской помощью? Или с другой?»
Наверное, примерно так все и было. Или хуже, по телефону, как сейчас? Отец через Горма поблагодарил ее за то, что между ними было. Может, с самого начала отношения Горма с Илсе были только местью ей за отца?
Муха продолжала свой путь к краю стола и, вопреки силе притяжения, под столом.
— Прости, что я говорю об этом по телефону. Может, нам надо сесть и потолковать обо всем? Хочешь, приезжай ко мне. Или — я к тебе.
— Нет, мне не нужны доказательства, что я проиграла. Я смотрю на дело так: нам ни к чему продолжать дальше этот процесс.
Муха исчезла из поля зрения Горма.
— Илсе, ты в порядке?
— Горм, очнись! Я только что пыталась разрешить для тебя одну личную проблему. Можешь заплатить мне гонорар за час работы, если тебе от этого станет легче.
Он засмеялся, но тут же оборвал смех. Она не смеялась.
— Ну что ж, счастливых выходных! — сказала она.
— И тебе также. И спасибо за все!
— Между прочим, предупреждаю, — сказала она, — в следующий раз, когда тебе понадобится найти Руфь Нессет, на мою помощь не рассчитывай.
Щелчок. Она положила трубку.
Некоторое время он сидел, обхватив голову руками, словно стараясь удержать на месте собственные мозги. Потом он достал блокнот и записал:
«Руфь, когда я увидел тебя сегодня, спустя четырнадцать лет, мне стало ясно, что мы должны быть вместе. Даже если ты не свободна, я никогда не отпущу тебя».
Горм вернулся в пустой дом и включил телевизор. Открыл бутылку пива и сидел, не имея ни малейшего понятия о том, что происходит на экране. При мысли о четырнадцати годах, которые прошли с той ночи, когда он держал ее в своих объятиях, время до 30 ноября казалось ему ничтожным. После трех бутылок в голове у него сверкнула искра. И какой-то незнакомый здравомыслящий голос напомнил ему, что играть с жизнью опасно — она может отомстить.
После четырех бутылок пива, четырех бутербродов с копченой колбасой и трех рюмок водки самоуверенность Горма возросла настолько, что он чуть не позвонил Илсе, чтобы рассказать ей о своих планах на будущее и услышать ее одобрение.
В полночь, когда телевизор уже давно был выключен, на Горма накатила волна жалости к себе. Например, за то, что он так и не внес ничего личного в этот так называемый родной дом. Как будто он еще и не возвратился сюда. Если не считать чулана, служившего ему в детстве убежищем, а позже — своей комнаты, он, можно сказать, здесь и не жил.
Горм оглядел красиво обставленную гостиную. Трагический манифест, напоминающий о бегстве отца
