Мне теперь известны подробности необычного марша Митрофана Никитовича через снега и крутые скалы.
Мы дали ему все: взрывчатку, сапера, снабдили самой точной картой, а вел севастопольцев сам Федор Данилович Кравченко — потомственный лесник горного Крыма.
…Путал карты снег. Он изменил окружающий пейзаж неузнаваемо. Дед Кравченко, на что уж знаток троп, чувствовал себя не в своей тарелке, то и дело присматривался к сугробам, скалам, к кромкам перелесков. Со скал свисали белые ледяные козырьки, готовые сорваться от любого шороха.
Наконец нащупали место, по которому можно спуститься на шоссе, к мосту. Со взрыва его все и начнется.
Спускались по Чертовой лестнице, сто раз вспотели, но оказались там, где и надо было быть.
— Ось тутэчки, за поворотом, и мист. Чуетэ, журчить вода! — Кравченко успокаивал товарищей.
Приближался рассвет. Зинченко с Федором Даниловичем пошли к мосту.
Небольшой перевальчик и… мост.
Освещенные бледноватой предрассветной луной, маячат фигуры рослых часовых.
Время все же упущено, вот-вот станет светло. Куда деваться? Подняться наверх? Сколько сил потребуется, чтобы снова спуститься!
— А що, як мы сховаемся на дэнь в сарайчику, — робко предложил дед.
— Где сарай? Веди!
Недалеко от дороги нашли каменную постройку — низкостенную, с полуразваленной крышей. Она удачно расположена в густом кустарнике. Зинченко все же колебался: от дороги всего двести метров.
Ярче стала луна, осветила снежные горы; они как бы приблизились, и от них шло безжизненное дыхание.
— Затихнуть! — Командир повел партизан в сарай.
Рассвело, и шоссе ожило, захлопали выстрелы патрульных.
Идут машины. Мелькают перед партизанским наблюдателем, осторожно выползшим на бугорок, опознавательные знаки. Они разные. Слава богу, идет обычное движение.
Партизаны сидели в сарае, молчали, только бледнее стали их лица; кто-то заметил, как трижды перекрестился дед Кравченко.
Утро пришло с солнцем, бьющим через щели прямо в глаза, усиленным движением по дороге, от которого подрагивали стены развалюшки и сыпалась мелкая штукатурка.
Что-то задумано: уже несколько часов Зинченко пристально следит за отрезком магистрали, выгнувшимся правее и выше невидимого от сарая моста. Там машины, редкие пешеходы, шагающие в обе стороны, мчащиеся с выхлопами-выстрелами мотоциклы с седоками в круглых шлемах.
Вот показалась группа женщин с тяжелой ношей за плечами.
«Значит, движение гражданским позволено!» — делает вывод командир.
Зинченко поглядывает на деда и вдруг требует:
— А ну, снимай пиджачок! А ты, Малий, гони шапку. Быстро!
…На откосе дороги появился сгорбленный пожилой человек с мешком за плечами. Жалкий, в кургузом пиджачке. Вот он оглянулся по сторонам, мгновенно перепрыгнул через небольшую стену, мирно побрел по дороге в сторону, моста.
Он был спокоен и ко всему равнодушен. Так шагает человек, которому жизнь не мила, и тянет он свою лямку, пока ноги носят, и ему наплевать, что с ним может случиться.
Зинченко — это он шагал с мешком, — наблюдая искоса, взглядом опытного разведчика «фотографировал» и берега горной речушки, и самую речушку, и пути подхода к мосту, и сам мост. Молниеносно возникла картина ночной диверсии: подходить надо по речке, прямо по ледяной воде. Другого пути нет.
Вот и мост, и часовые на нем. Они приблизились друг к другу, круто, как по команде, повернулись, хотя никто ими не командовал. Это, видать, от скуки.
Зинченко идет себе, и нет ему вроде никакого дела ни до моста, ни до строевого шага часовых. Идет себе как ни в чем не бывало. Но тут, по всей видимости, наш командир, переиграл.
Не успел пройти от моста метров пять, как раздался властный оклик:
— Стой!
Остановился, не спеша повернулся к двум немцам, идущим прямо на него…
Зинченко потом рассказывал:
— Я знал — мое дело табак. Только спокойствие и хладнокровие могут спасти. Наступила минута, которая должна сказать, что стоит моя десятилетняя служба на границе.
И я был спокоен, я видел детали: фонарик у немца справа, висящий на пуговице, был старый, с облезлой краской, лопнувшим стеклом, а у другого из-под шапки выглядывала рыжеватая седина, и весь он был морщинистый, тусклый.
Они подошли нормальным шагом, потребовали документ. Я выжидал. Тусклоглазый был решителен, дернул за вещевой мешок, истерично крикнул:
«Аусвайс!»
«Да, да… Есть, есть аусвайс!»
Я стал рыться в кармане — в одном, другом, а мысль одна: не было бы осечки! Нащупал пистолет, спокойно вытащил, как вытаскивают самый безобидный предмет, и сразу:
«Получай!»
Первым упал тусклоглазый. Тот, что с фонариком, крякнул», потом оглашенно закричал и плашмя брякнулся в снег. Вторую пулю в него — удачно.
Откуда-то взялись немцы, стали стрелять. Зинченко через стену — за насыпь.
Там уже ждали свои. Двинулись вдоль шоссе, прикрываясь деревьями, опутанными лианами, как бечевой, потом круто перемахнули его и в горы. Но далеко не пошли. В расщелинах камней дождались вечера и, когда сгустилась темнота, спустились к мосту по ледяной воде.
Немцы даже не подумали о том, что партизаны смогут сюда вернуться. Да и вообще, были ли партизаны? Кто-то убил часовых, а кто — след простыл. Так прикидывал Зинченко, так было и на деле.
В полночь подобрались под мост, заминировали его к через час взорвали.
Немцы восстанавливали его двое суток; надо им отдать должное: действовали очень оперативно. Оно и понятно — дорогу ждала части дивизии, Они уже были на шоссе и торопились.
И Черников отличился: разделался с двумя мощными машинами, набитыми солдатами. Это была, надо сказать, на редкость удачная операция — хоть вставляй ее в учебник партизанской тактики. Потребовалось всего два снайперских выстрела по фашистским водителям на крутом повороте. Их уложили насмерть, а машины с грузом, никем не управляемые по инерции в… пропасть. Отлично!
Говорят, голь на выдумки хитра. У нас выдумщиков — хоть штучно, хоть дюжинами.
Позже, летом 1942 года, в дни самых напряженных боев за Севастополь, когда после долгих неудач, которые нас мучили до середины весны, мы наконец-то! — установили прочную радиосвязь с городом и когда к нам стали прилетать самолеты, произошел такой случай.
Дед Кравченко после контузии отлеживался в шалаше и ужасно тосковал. Отлежался кое-как — и ко мне.
— Что скажешь, Федор Данилович?
— Я хотив спросить, чи нэ можна знайты таку вынтовку… Ну, таку… з биноком?
— Снайперскую, что ли?
— Ага!
— Зачем?
— Добрэ було б из скалы на спуске по шофэру — бах!., А машина сама в обрыв, тилькы зашелэстила б… А, товарищ командир?
— Ишь ты, а кто же стрелять умеет?
— Знайдутся, ей-богу, знайдутся!
Мысль деда была интересной.
— Ладно, насчет снайперской винтовки попросим Севастополь, дадим радиограмму! Отдыхай,
