– Да-да, именно в непристойной! Памятник совершает обеими руками такие фигуры, на которые нельзя смотреть без стыда. А гномам, наоборот, ужасно нравится, они памятнику поклоняются, жертвы приносят!
– Жертвы? – вяло поинтересовался я.
– Жертвы. Отлавливают гоблинов, связывают их, бреют…
– Бреют?
– Бреют. А потом из щетины делают таких человечков и сжигают их перед изваянием. И при этом совершают свои движения…
– Движения? – поморщился я.
– Да, – полушепотом сказала Ариэлль. – Стоят на площади, поют гимн и ритмично такие же движения совершают, как памятник. Вы только представьте!
Я представил: целая площадь гномов, которые стоят и дружно показывают фиги, да еще гимны распевают. Великое зрелище, честное слово. Если будет возможность, обязательно поприсутствую.
– А кому памятник-то?
– Какому-то их божеству странному. Имя тоже какое-то неприличное, знаете ли. Не произнесешь даже.
Я кивнул и послал мысленное проклятие Перцу. Придумал мне имя, гадина!
– Ну да, – кивнул я, – гномы суть существа хтонические. Видите ли, примитивное сознание силится трансформировать мир по своему собственному образу и подобию, а художник, даже самый примитивный, стремится во всех своих творениях выразить, прежде всего, себя…
Ариэлль поглядела на меня уже с непониманием, и я не стал утомлять ее чересчур умным бредом, перешел сразу к насущному.
– Я, кстати, говорил о бычках не ради того, чтобы вас фраппировать, сударыня. Напротив – ради того, чтобы действительно отобедать, поскольку, как я полагаю, на сегодняшний день у нас намечены мероприятия, а они требуют сил. Однако ваши воины взяли моего раба, который является хранителем запасов…
– Отпустите пленника, – велела Ариэлль.
Появился изрядно помятый Тытырин. Он морщился и прижимал к груди бумаги со своим паскудным славяноготическим пасквилем.
– Опять же к вопросу о бычках… – сказал я. – Тытырин, дай нам сардин. Две банки. И побыстрее!
– Сардин больше нет, – тут же сообщил прозайка.
– А что есть?
– Частик в томате, – буркнул Тытырин. – Бычки в томате.
– Тащи бычков. Две банки.
– Но мне для написания…
– Тащи! – показал я Тытырину кулак. – И фасоль не забудь.
Тытырин принес две банки бычков и две банки фасоли. Все в томате.
– Можешь быть свободен, – сказал я. – Иди, проверь посты.
– Какие посты? – не понял прозайка.
Но я только отмахнулся. Сочинитель удалился.
– Деликатесы из реального мира, – пожонглировал я банками. – Бычки – японская кухня, фасоль – мексиканская. Смею пригласить вас на романтический ужин.
– Спасибо. – Ариэлль снова потрогала подбородок.
Что-то ей в своем подбородке определенно не нравилось.
Я тем временем вытянул ножик и срубил с банок крышки. Бычки в томате предложил в холодном виде, а фасоль поставил на угли разогреваться.
Ариэлль достала деревянную ложку, у меня была ложка серебряная.
– Угощайтесь, – предложил я.
И мы принялись угощаться.
Я не ел бычков в томате уже… ну да, с момента обретения памяти я ничего не помнил про бычков. На вкус они были как маринованные в томате карандаши, впрочем, вполне съедобные.
А Ариэлль бычки, видимо, нравились. Мне показалось, что она их даже смаковала. Бедная девочка.
– Вкуснота! – Ариэлль блаженно жмурилась. – Сто лет такого не пробовала! Где взяли?
– Гуманитарная помощь, – ответствовал я. – Стратегические запасы…
– А тушенки нет? – вдруг спросила Ариэлль.
– Тушенка есть, но не с собой.
– Жаль… У нас вообще одна вегетарианская пища, от нее устаешь.
Ариэлль расправилась с бычками и вопросительно уставилась на фасоль.
– Фасоль на самом деле мексиканская, – сказал я.
Достал банку с углей, протянул ее Ариэлль.
Фасоль ей тоже понравилась. Ну и мне понравилась тоже. Фасоль. Острая такая и чрезвычайно питательная. Вот такой у нас получился романтический ужин… то есть завтрак… трудно понять, что именно.
– Ваш спутник, который с прической, с бумагами. Он кто? – спросила Ариэлль. – Викинг? Я здесь викингов раньше не видела.
– Ну да, викинг, – согласился я. – Викинг пера и чернил, талантливый человек. Без преувеличения могу сказать – Толстой наших дней. Разумеется, Лев.
И снова интерес – девушки всегда интересуются всякими литераторами:
– А что он тут делает?
– Тут он по весьма серьезному делу – пишет новый эпический роман-притчу, в котором собирается отразить все наши здешние приключения.
– Да?
– Угу. А все действующие лица будут под вымышленными именами. Древнегреческими по большей части. Вот я буду…
Тут я немного стормознул и едва-едва не сказал, что меня зовут Говен, но, к счастью, вовремя остановился.
– Вот я буду каким-нибудь Ахиллесом, ну, или Гектором на худой конец. Нет, все-таки Ахиллесом. А вы Еленой…
– Какой Еленой?
– Прекрасной, разумеется.
Ариэлль смутилась. Тупой и бронебойный комплимент – самый верный. Какой я, однако, кавалер – сначала искусил бычками в томатном соусе, потом светская беседа, потом противотанковый комплимент. И все. Дама готова за мной идти в Шушенское или, возможно, в Тобольск, и даже, может быть, в Вилюйск, в Минусинск.
– Легко говорить правду в глаза, – сказал я. – Легко.
А Ариэлль снова потрогала себя за подбородок, так что я даже не удержался и тоже посмотрел. Ничего, подбородок как подбородок. Наверное, раньше прыщи там были, вот и комплексует. И в эльфы, наверное, из-за прыщей пошла. Вот жизнь – человек становится эльфом, потому, что его одолевают прыщи…
– Вы хорошо стреляете. – Ариэлль кивнула на револьверы, перевела стрелки.
– Зачем мы все время на «вы»? – спросил я. – Давайте перейдем на «ты»?
– Давайте, – согласилась Ариэлль.
– Вот и прекрасно. Надеюсь, я не очень тебя ушиб своим выстрелом?
– Нет. Не очень.
Не знаю, чего меня вдруг пробило на любезности. Обычно я строг, обычно я брутален. Следую завету Дрейка Пыжъюрова, фронтмэна великих «Анаболиков», контринтеллигента и оригинального философа, который в своей классической балладе «Нагайка Симоны Бо» пел: «А когда она попросит чипсы и в солярий, ты скажи ей: «Не, подруга, лопай ампулярий». Вечный совет.
А я чего-то как-то… Короче, бычков в томате предложил. Но получилось неплохо. Кажется, я произвел
