– И скальпы снять, – усмехнулся я.
– Скальпы снимать не будем, – возразила Ариэлль. – Негигиенично.
Она аккуратно, чтобы не поцарапать полировку панцирем и не опрокинуть вазочку боевой неловкостью, уселась за стол, и я отметил, что даже в броне она умудрилась сделать это изящно.
– Тогда хотя бы выпороть… – бубнил кровожадный Тытырин. – Учинить ущемления, опять же размычку или лучше лапу… Нет, лапу нельзя, тут деревьев подходящих нет. Для истории… А можно просто закопать до головы, а голову намазать медом. Ну да ладно, всему воля Перуна, ибо, как сказано в Велесовой книге, «не прекословь балясинами»…
– Чего? – недоуменно спросила еще не привыкшая Ариэлль.
Тытырин поглядел на нее с эзотерическим превосходством.
– Сие означает, что некоторым, особенно из числа недостойных, при виде сиятельных надлежит трепетать внутренной сущностью…
– Ущемления потом, и трепетания тоже опосля, – перебил я. – Да и с помостом ты тоже, Тытырин, перегнул. Лучше записал бы…
– Что записать-то?
– Фамилии, – кивнул я на пленников. – Для истории, как ты говоришь. А то тебе ущемлять бы все, живьем закапывать… Подумал бы лучше о своем моральном кодексе!
– А что моральный кодекс? С ним у меня все в норме. К тому же для исторической всякая мелкая сошка безнадобна, как в бане коромысло. Такая вот кулебячина. А писать я не могу пока, у меня производственная травма…
Тытырин продемонстрировал перебинтованные пальцы. Я вспомнил о своей руке, и она сразу заболела.
– Тытырин, ты какой-то уж слишком…
Я не договорил какой. Все равно других историков в ближайшее время не предвидится, придется им довольствоваться.
– Ты что-то про пир говорил? – спросил я. – Ну и где пир?
– Сейчас-сейчас… – засуетился Тытырин. – Сейчас сделаем…
– А это что? – указал я на имущество. – Чьи пожитки? Гуманитарная помощь? Репарации- контрибуции?
– Это трофеи, – застеснялся Тытырин. – Небольшие плоды скромной победы… То есть скромные результаты великой победы!
– Плоды позорного мародерства, – презрительно усмехнулась Ариэлль, – ничтожного грабежа. Ты, человече, случайно с Сироткиным не знаком?
– С Энлилем? – переспросил Тытырин.
– С ним.
– Нет, не знаком. А фамилию слыхал, кто про него сейчас не слыхал? Легендарный был человек, предводитель эльфийских братков…
– Чем же он легендарен?
Ариэлль побагровела и как-то неприятно изменилась в своем приятном лице. И кортик достала, положила на стол. Меня она даже испугала. Подумаешь, бросили ее, но что можно ожидать от человека с именем бога ветра? Непостоянство ему присуще. Однако при случае непременно отмщу неразумному Сироткину. Так просто, в целях общей профилактики.
– Чем же он легендарен? – повторила Ариэлль.
– Ну… – Тытырин развел руками. – Он как Петька и Василий Иванович, только здешнего разлива. Герой фольклора. Вы вот анекдотец новый не слыхали? Внимайте! Как-то раз у Сироткина очень сильно заболел живот. То ли бычий цепень в нем проснулся, то ли шкварками он объелся, точно не знаю. И так сильно заболел! А под рукой ничего не случилось, кроме Великого Манускрипта…
– Не стоит продолжать, – остановил я летописца, – а то опасаюсь, что аппетит у меня в ближайшие несколько дней так и не возникнет.
Я украдкой глянул на Ариэлль. Та уже побледнела. Хм, то краснеет, то бледнеет… Бедная. Жаль ее.
– А чего? Там дальше самое интересное. Манускрипт был в круглой форме, в форме таблетки, и он эту самую таблетку взял и…
Ариэлль схватила кортик и мощно загнала его в стол. Лезвие пробило доску и ушло в дерево по крестовину. Вазочка подпрыгнула, цветы рассыпались, Тытырин вздрогнул.
– Достаточно, – зевнул я. – Про таблетку в другой раз.
Лучше и в самом деле в другой. Я ведь вспомнил историю, рассказанную Перцем. Как они вместе с Энлилем пребывали в плену у Ариэлль и ее подружек, и Сироткин сделал вид, будто встал на путь исправления, а на деле задумал мерзопакостнейшую штуку. И успешно ее осуществил, в результате чего священная книга Эльфийской Ортодоксальной Лиги была, мягко говоря, осквернена. Как выразился тогда Перец, Энлиль использовал книгу по назначению.
Так что к Энлилю у эльфийской начальницы претензии имелись скорее идеологического, а не частного свойства.
Я успокоился. Энлиль Сироткин не был опасен.
– Так ты говоришь, видел его здесь? – Ариэлль поглядела на Тытырина с прищуром.
– Да не видел я его! Им здесь вообще не пахло, что ему делать здесь?
– Возглявлять министерство пропаганды. – Ариэлль выдернула кортик из столешницы.
– Так вы перепутали! – Тытырин от счастья даже в ладоши хлопнул. – Перепутали! Пропагандой тут Снегирь занимался! Его я видел! Отвратительный человек, он еще «Шагреневый трактор» написал…
– Какой трактор? – не поняла Ариэлль.
– Шагреневый. Который сокращается каждый раз, как его вспоминают. То есть трактор, стремящийся к отрицательной бесконечности. Как Пизанская башня. Та все время падает, а трактор все время исчезает.
Ого, подумал я. Как хорошо, однако, осведомлен Тытырин, разбирается в творчестве своего товарища. Однако надо бы тот «Трактор» почитать, может, на самом деле стоящая вещица…
– Так он убежал! – воскликнул Тытырин.
– Трактор? – Ариэлль поглаживала пальцем рукоять кортика.
– Зачем трактор? Снегирь.
– При чем тут какой-то Снегирь? Я про Сироткина спрашиваю.
– Не, Сироткина здесь не было. Снегирь бы никакого Сироткина не потерпел, я-то уж его знаю… Кстати, про Сироткина. Еще анекдот про него есть, про лошадь…
– Значит, Сироткина тут нет… – Ариэлль вытянула кортик и принялась расковыривать проделанную в доске дырку. – Обманула меня, рыжая!
– Кто обманула? – насторожился Тытырин.
– Тытырин, – сказал я, – иди принеси мне чего-нибудь… Паштета.
И указал в пространство.
– Не, я к тому просто, что для истории, может быть, пригодилась бы фамилия той обманщицы… – завертел ее Тытырин.
– Принеси пожрать! – рявкнул я. – И сани переверни.
– Что?
– Сани переверни, дубина!
Тытырин надулся и отправился в указанном мной направлении.
– Что ты сказала? – повернулся я к Ариэлль и тоже достал нож.
Мой супербулат был не в пример лучше ее кортика. Я легко вырезал в столе дырку, воткнул в нее вазу и собрал цветы.
– Ты что-то сказала про рыжую?
– Ну да, – кивнула Ариэлль. – Лариска. Она мне и сказала, что Сироткин здесь. А я поверила… Вот такие дела.
Я здорово постарался, чтобы не удивиться. Хотя, с другой стороны, чему было удивляться? Я знал, что рано или поздно Лара сюда пожалует. И зубы у Перца болели. Но все равно…
