себе, потом снова отходил, ну и так далее. Скорость упала, энергозатраты возросли. Гобзиков уже полз.
Вдруг он услышал свист. Огляделся, но ничего, кроме снега, не увидел. Подумал, что свистит у него в ушах, но свист был какой-то неродной, в ушах просто не могло так свистеть. Тогда Гобзиков прислушался, повернув по ветру ухо. Свистел явно Кипчак, лихо, беззаботно и молодецки свистеть в мороз могут, наверное, только гномы.
Гобзиков хотел свистнуть в ответ, но не получилось – губы были неживые и никак не складывались в нужную комбинацию. Он вспомнил про трубу и пожалел, что оставил ее, сейчас бы труба пригодилась…
Гобзиков стал кричать, но крик через снег пробивался плохо. Поорал несколько минут, и горло село. И он замолчал и просто пополз вперед, стараясь держаться нужного направления. Ноги почти не двигались, пальцы на правой руке не разжимались, но Гобзиков полз и полз. Думая о Кипчаке, о воздухолете, стараясь, чтобы думы перешли в реальность…
Из снега выступил маленький сугроб, который при непосредственном рассмотрении оказался Кипчаком. Гном оглядел Гобзикова, пощупал пульс у Лары.
– Все живы, – сказал он удовлетворенно. – Вот и хорошо. А где дракон?
Гобзиков молча пожал плечами.
– Не нашли… – с сожалением вздохнул Кипчак. – А я хотел бы посмотреть. Говорят, они великие.
– Точно великие, – согласился Гобзиков.
– А что с Ларой? – спросил Кипчак. – Она в забытьи?
– Снотворное. Усыпили.
Лара вдруг улыбнулась. Видимо, ей снилось что-то хорошее. Гобзиков осторожно похлопал ее по щеке, только все впустую. Снотворное слишком мощное. Тот, с мечом, сказал, что она может три дня проспать. А сколько идти через зиму, не сказал.
Гобзиков поежился. Тот, с мечом, был страшный. В глазах у него безумие. А второй, с пистолетами, еще хуже, у него глаза убийцы. И вообще, какая-то страшная история у них тут случилась со всеми, все они какие-то больные…
– Кто усыпил?! – Кипчак с негодованием скрежетнул зубами.
– Враги, – просто ответил Гобзиков.
– Жаль. Жаль, что нет с нами великого Персиваля. И его друга Великого Безымянного! Они бы показали! Они бы научили! Небо потемнело бы…
– Далеко до машины? – спросил Гобзиков.
– Нет. Скоро дотащим. Давай, Егор, приналяжем, а то скоро темень будет, я же предчувствую.
Тащить Лару стало гораздо легче. Да Гобзиков уже сам и не тащил, за него надрывался Кипчак. Даже не надрывался, нет – он тянул санки легко, как маленький упертый трактор.
К воздухолету вышли действительно скоро. И снег сразу кончился. Как будто выбрались из-под гигантского колокола. Гобзиков оглянулся – за спиной от земли до неба клубилась белая туча.
Гобзиков увидел аппарат, который и в самом деле оказался недалеко. Кипчак подналег, и до воздухолета они добрались чуть ли не бегом.
Кипчак запрыгнул в седло и принялся дергать рычаги. Аппарат не двигался. Ничего не шипело, ничего не крутилось – машина была мертва. Кипчак соскочил на снег и забрался под раму. Долго там возился, чем-то брякал и присвистывал, вылез, снова уселся за рычаги.
И опять ничего не получилось.
– Что? – спросил Гобзиков. – Что там?
– Не заводится, – горестно сказал Кипчак. – Слезы замерзли…
– Как замерзли?
– Так. Как все остальное. Тут очень холодно, ледяная пустыня. И порошок летательный замерз.
Гобзиков постучал по резервуару.
– А если поджечь? Нет, нельзя, твердый воздух взорвется… А что же делать тогда?
Но Кипчак уже знал, что делать. Он уже потрошил багажник, выбрасывал на снег вещи.
– Пойдем так, – сказал он.
– Как так?
– Так. Пешеходом. Пойдем, пойдем, дойдем до гор. Перелезем через горы и дальше пойдем. Вот и все.
– Мы не дойдем до гор… – Гобзиков опустился на снег.
Кипчак ничего не сказал. Он достал короткую, почти игрушечную, ножовку и принялся с железным визгом спиливать лыжу воздухолета. Сил у Кипчака кипело невпроворот, он торопился и ножовку сломал, лезвие менять не стал, а просто выломал, выдрал лыжу. И вокруг нее принялся сооружать сани. Быстро и ловко, безжалостно вспарывая механику небесной машины.
Гобзиков смотрел на его труды без интереса и участия. В возможность построения нормального средства передвижения он не очень верил. Нет, не так – в способностях Кипчака-то не сомневался, но сомневался в том, что им удастся выбраться. Даже если они дойдут до гор, то вряд ли получится продраться через ущелье, там им не пройти…
– Не надо сидеть, Егор, – оглянулся на него Кипчак, – надо двигаться. А то станешь холодным.
Гобзиков поднялся на ноги и принялся бродить вокруг стройки. Тепла это не представляло, но Гобзиков все равно ходил. Поскольку вдруг почувствовал, что хочет спать. А сонливость – первый признак того, что наступает переохлаждение. Поэтому Гобзиков ходил.
Кипчак справился быстро, через полчаса перед ними красовалось довольно грубое сооружение, похожее на волокушу первобытных людей, транспортное средство, с помощью которого когда-то покорили мир. Попрыгав на волокуше, Кипчак остался доволен ее крепостью и бережно перегрузил на нее Лару.
– Готово, – сказал он. – Можно идти.
Гобзиков кивнул. И они пошли. Первым, по целине, Кипчак с самодельными салазками, затем Гобзиков. Кипчак предусмотрительно вручил ему шнур, который привязал к санкам. Шнур помогал не падать. К тому же Кипчак велел петь.
– Сейчас я буду рассказывать зажигательную походную песню народа гномов, – объявил Кипчак. – Она наполнит нас силой и волей к победе.
И сам подал пример, запел.
Это была бодрая гномовская песня, посвященная… Гобзиков не понимал, чему, собственно, посвящалась песня. Слова понятные, но в смысл вклиниться никак не удавалось, казалось, что слова просто прилеплены друг к другу. Сначала Гобзиков молчал, потом запел с Кипчаком. Оказалось, что песня на самом деле помогает, во всяком случае, скоро Гобзиков впал в странный ступор: ноги шагали будто сами по себе, в ритм дурацких слов, да и настроение как-то поднялось. Гобзиков даже подумал, что стоит слова списать. Он уже забыл, где он, и с кем он, и что ему надо делать.
А Кипчак рассказывал…
В старое время жили два брата-гоблина. Беззаконные, как обычно водится среди их племени. Но даже среди всех остальных гоблинов они отличались особым цинизмом и особой беззаконностью, мало кто из самых наиподлейших гоблинов всех земель мог выдержать в их компании хоть малое время. Одного звали Сцилла, а другого Харибда…
У Сциллы было шесть голов, а у Харибды вообще голов не было, вместо головы одно хлебало. Братья промышляли тем, что ловили проходящих мимо запоздавших путников и закапывали их в землю в деревянном ящике, предварительно подманив печатанием на машинке. Они печатали пряники, и никто не мог устоять перед их ароматом, ведь известно, что не каждый гном способен устоять перед запахом хорошего коричного пряника. Гномы приманивались, гоблины-вырожденцы складывали их в деревянный ящик и закапывали в землю. А потом, когда гномы умирали в том ящике, гоблины доставали их и питались ими.
Но вот однажды, в один прекрасный день, мимо логовища страшных людоедов проезжал гном по имени Зим. Зим – благородное имя. Он был одним из первых в ряду великих гномов-освободителей. Когда коварные гоблины Сцилла и Харибда увидели его в мелкоскоп, они принялись сразу же стучать по своей машинке и распространять пряничный запах. Зим был еще довольно молод, к тому же происходил из
