Кипчак маленький и треугольный сугроб, Гобзиков большой, Лара продолговатый.
– Попробуй разбудить, – посоветовал Кипчак.
Гобзиков попробовал. Лара не просыпалась.
– Я не знаю, что делать, – сказал Кипчак совершенно спокойно.
– Я тоже, – кивнул Гобзиков.
Кипчак снова зарядил пращу.
– Не поможет, – усмехнулся Гобзиков. – Кидал же уже.
Кипчак не ответил. Раскрутил, пульнул. Камень отскочил от лобастой медвежьей башки.
– Сейчас попробую в глаз, – сообщил Кипчак.
Один из медведей вырвался вперед. Он бежал ленивой косолапой рысью, и во всем его облике играла спокойная уверенность, а на морде прямо читалось: «Вот сейчас я круто пообедаю…»
Кипчак раскручивал пращу.
Гобзиков вытащил нож. Тот успел охладиться до такой степени, что примерзал к пальцам, но Гобзиков этого уже не замечал. Он с трудом припоминал способы самообороны от медведей, но ничего конкретного и успокаивающего в голову не приходило. Вроде для того, чтобы убить медведя, нужна рогатина, ее надо упирать в землю одним концом, а другой втыкать в пузо отупевшего от ярости мишки… Еще в голове назойливо вертелся какой-то «рожон», но что он такое, Гобзиков не помнил.
Кипчак вертел пращу все быстрее и быстрее, и когда ее свист сравнялся с комариным писком, гном выпустил свободный конец.
В глаз он почти попал. Рядом попал. Успеха это никакого не принесло, медведь только разозлился. Заревел и ускорился.
Остальные медведи принялись расходиться веером.
Кипчак бросился к саням, перевернул, накрыл ими Лару, схватил меч, проверещал чего-то героическое.
Гобзиков подумал, что раньше очень часто он читал в разных книжках про последний бой. И всегда этот бой очень подробно описывался, все там было очень высоко и героично, а у героев всегда имелась в запасе ночь или еще какое-то время. Чтобы вспомнить, осмыслить, ну и вообще.
Настоящий последний бой совсем не походил на воображаемые. Лед, нож, медведи, и никто не увидит. Даже Лара. Даже дурошлеп Кипчак. Наверняка ведь не выдержит, кинется со своим хлеборезом вперед, прокричит боевой клич и сразу погибнет героически.
«Интересно, а что потом? В смысле, после последнего боя. Ведь последний он потому и последний, что все, кроме второстепенных героев, погибают… А я какой герой? Второстепенный или как? Хотя какая разница, вряд ли у мишек аппетит испортится…»
Кипчак еще что-то проверещал. А медведь был уже совсем рядом. И Гобзиков шагнул ему навстречу.
– Ну, иди, – сказал он, – иди сюда… Все идите…
Гобзиков попытался придать голосу злости.
Как-то раз Найм сказал, что любое животное можно напугать внутренней силой. И еще Найм рассказывал, что сам он тоже один раз без оружия встретился с медведем и победил его внутренней силой. Правда, тот медведь был не белый, а обычный. Даже не обычный, а гималайский, мелкокалиберный. Вряд ли белые медведи на такие штуки поддаются. Но все равно делать нечего.
– Иди сюда!
Гобзиков крикнул. Как мог. Хрипло и страшно.
– Иди сюда, сволочь! – Гобзиков уже заорал, и в горле забулькал лед. – Иди! Иди!
И шагнул навстречу зверю. До того оставалось несколько шагов, но Гобзиков шагнул.
– Сюда! – уже зарычал он. – Сюда, сволочь! Иди сюда, беломордая тварь! Ко мне!
Медведь остановился.
– Ко мне!
Медведь не двигался.
– Получается… – прошептал Кипчак. – Давай, гони его. Гони!
– Пошел вон! – плюнул Гобзиков. – Вон отсюда!
Он даже подпрыгнул, даже взмахнул ножом. Медведь попятился. Другие, те, что заходили по периметру, тоже остановились и тоже принялись пятиться.
Гобзиков наступал. Он продолжал орать, вопить, пинать снег, размахивать кулаками, плеваться, ругаться и щелкать зубами.
Медведи пятились.
– Гадины! Я вам глаза выгрызу!
Гобзиков разъярился настолько, что даже попробовал побежать.
Медведь замер.
– Убью скотину!
Медведь поглядел чуть вверх, развернулся и, поджав куцый смешной хвост, коротким галопом поскакал прочь.
– Так! – Гобзиков снова подпрыгнул. – Так! Так!
Швырнул вдогонку нож… Конечно же, не попал.
Ему было хорошо. Он чувствовал себя большим, сильным и серьезным. Способным отвечать за себя и за свои поступки, способным подставить крепкое плечо, защитить. Настоящим.
– Круто, – сказал кто-то за спиной.
Гобзиков перестал прыгать.
Голос вроде знакомый. Но этого голоса не могло быть здесь. Вражеский голос…
Гобзиков резко обернулся и чуть не упал.
На снегу сидел дракон.
Самый настоящий, как из мультиков. Дракон перебирал лапами и юлил хвостом. Возле него стоял тот самый тип, который снял его с гагаринской ракеты, а потом стрелял из револьвера по медведям. В белом полушубке. Другого, того, кто выстрелил в Лару из арбалета, видно не было. Гобзиков отметил это и тут же забыл, потому что смотрел на дракона. И только на него.
Дракон был велик и прекрасен. Именно таким себе Гобзиков его и представлял. Быстрым, сильным и смертоносным, состоящим из острых углов, ломаных линий, сплетенным из блеска и ярости, отлитым из небесного света.
Гобзиков смотрел и понимал, что не зря так рвался в Страну Мечты.
Опасность, голод, мороз, снова опасность – все ерунда. Сюда стоило пробираться только ради того, чтобы увидеть дракона. Гобзиков забыл про Лару, забыл про Кипчака, забыл про все. Смотрел.
Стрелок перехватил взгляд, усмехнулся.
– Нравится?
Гобзиков кивнул.
– Его зовут Хорив.
При слове «Хорив» дракон повел ушами и фыркнул.
– Дракон… – наконец прошептал Гобзиков.
– Горын, – поправил стрелок. – Мы их так зовем.
– Он… он настоящий?
– Самый что ни на есть. Он настоящей нас. Птица войны.
Птица войны…
Но была в этом драконе какая-то маленькая несуразность, что-то смешное. Что именно, Гобзиков сразу не уловил, а только заметил. Деталь, из-за которой дракон, несмотря на весь грозный шипасто-зубастый антураж, выглядел мило. Как-то по-домашнему, как-то тепло.
У него были слишком большие лапы по отношению к остальному телу. Такие лапы бывают…
Гобзиков хихикнул. А потом стал смеяться. Потому что понял: перед ним щенок. Настоящий щенок. А почему и нет, собственно? Драконы ведь тоже не сразу большими получаются. Они растут, взрослеют и наверняка при взрослении проходят щенячью стадию.
Дракон щенячьего возраста. И почему-то белый.
