голодоморного болотного края, где питались одними крысами и сушеной пираньей. И едва в его измученные ноздри попал аромат пряников, Зим не сдержался, свернул со своего твердо намеченного пути. Сцилла и Харибда прельстили его и накормили пряниками, после чего Зим, утомленный дорогой, уснул, его сморил богатырский сон. Пока Зим спал, Сцилла и Харибда запрятали его в деревянный ящик и закопали в саду под сакурой…
– Сакура – это такая черешня, – пояснил Кипчак. И продолжил: – Закопали гоблины Зима под сакурой, и через некоторое время он очнулся. В темноте, в скрежете подземных червей, в страхе и ужасе. И понял он, что дни его сочтены и придется ему умереть раньше срока, не оставив после себя многочисленного потомства. И как стало ясно, что надежды нет, Зим успокоился и стал лежать просто. Лежал, размышляя, с твердым сердцем.
Он был готов уже предстать перед Великим Судьей, Обходящим Владения, как открылись вдруг глаза его. И спустился к нему шестикрылый золотой дракон, и коснулся головы его своим огнем, и сердца его своим взглядом и уст его словом своим. Тогда Зим там, лежа в смертном подземном ящике, переродился, не покидая своей оболочки. И стал он зреть то, чего раньше не зрил никогда. Стал зреть он сквозь землю вверх и увидел, как лепестки сакуры кружатся и опадают. Стал зреть он сквозь землю вниз и увидел пресмыкание тварей земных в темных твердях. Увидел он птиц небесных полет на дальних границах и подводный бег левиафанов и гигантских кальмаров, и почувствовал он, как бьется сердце самой ничтожной и слабой козявки, расположенной под светом звездного неба, как трава растет из земли. Тогда шестикрылый золотой дракон сказал ему: «Восстань»! И Зим восстал…
Краешком мутнеющего сознания Гобзиков уловил что-то знакомое в рассказе Кипчака. И подумал: может, ему исследование написать? В прошлом году он посылал на конкурс научных работ доклад «Литературный язык и уличное арго: диффузия полей». Работу взяли, но ответа Гобзиков так и не получил, после чего как-то к гуманитарным дисциплинам подохладел и стал починять тот странный теодолитоосциллорадиоприемник, который нашел в сарае изобретателя. А сейчас Гобзикова идея смыслового и даже культурного взаимопроникновения миров как бы царапнула. И мелькнуло у него, что можно написать такую работу: «Диффузия культурного поля реального мира в мир вымышленный». И послать на конкурс.
А Кипчак рассказывал дальше…
Зим восстал прямо через землю, поскольку стал другим, и сущность его переменилась кардинально. Выйдя из земли, отправился он к недалекому обиталищу чудовищ. А чудища, увидев его, стали насмехаться и похваляться, говорили, что таких, как Зим, они на обед употребляют в количестве семнадцати штук за один присест. И несмотря на то, что привычливы к уже мертвым, полежавшим гномам, поскольку те заметно мягче и слаще гномов сырых, они по поводу проявленной Зимом наглости и неуважения могут и отступить от своих правил, сожрать его живьем. Сцилла раскрыл все шесть своих зловонных пастей и выпустил в сторону Зима бегучие языки, а Харибда растопырил от земли до неба хлебало, куда могла легко провалиться гора. Или даже две горы. Но Зим не убоялся поганых чудищ, выхватил из рукава свою верную пращу, с помощью которой неоднократно поражал недругов на безопасном для себя расстоянии, и произвел серию из шести молниеносных бросков, и каждый из бросков был такой сокрушительной силы, что головы мерзкого Сциллы отскакивали при каждом попадании, и остался Сцилла совсем без голов. Оставшись же без голов, Сцилла немедленно погиб, упав и поломав своей жирной тушей несколько деревьев. Увидев, что единоутробный брат его, Сцилла, погиб, Харибда заревел от пронзительной боли, и рев его был так ужасен, что с деревьев осыпались все листья, а многие очевидцы тех событий упали от разрыва сердца. Но Зим не убоялся и рева…
Вдруг идея, еще более интересная, захватила Гобзикова: он напишет большую монографию, первую монография об этом мире. Вряд ли кто-то раньше додумался до такого грандиоза. В его работе будут здешние мифы и сказки и, если удастся найти, немного настоящей истории… А еще описание животного и растительного мира, социология, экономика.
Он расспросит всех главных здешних героев и поместит в книгу их показания… Нет, не так – Показания! То есть что они думают про Страну Мечты, про жизнь. Лару расспросит, Кипчака, других. И этого, Безымянного. Всех главных. Красиво получится…
Карта! Опять же, если удастся начертить… И книжку он напишет. Под названием «Чужие пространства».
«Чужие пространства»… Да, так и назову, – думал воодушевившийся Гобзиков. Она будет толстой. В кирпич. На хорошей бумаге, стилизована под старину. И пусть картинки, а еще лучше фотографии в ней будут. Интересно, тут найдется фотоаппарат? Судя по окружающей обстановке, с фотоаппаратом могут возникнуть сложности…
Или лучше назвать книгу так – «Летопись Сновидений»? Хотя нет, «Летопись Сновидений» слишком как-то попсовато, похоже на название фильма класса «В», предназначенного для показа в какой-нибудь Оклахоме, да и то в летнюю скуку. «Летопись Сновидений» не подойдет…
«Летописец начала царства», вот. Круто! Истинно круто!
В голове Гобзикова оживали лицейские занятия по истории. Кажется, именно так, «Летописец начала царства» Иван Грозный велел назвать историю начала своего правления. До взятия Казани…
«Интересно, здесь есть свой Иван Грозный? Наверняка есть. И наверняка ему хочется иметь свою историю, где все его злодеяния и мерзости будут выставлены наоборот, суровыми, но необходимыми мерами, направленными на спасение государства от набегов неразумных… кобольдов. Вот Кипчак – он, наверное, по местным масштабам, вполне потянет на какого-нибудь Гостомысла или Рюрика. Ну, или на Святополка Окаянного в крайнем случае. Что он тут хочет основать? Алмазную Орду? Название несколько тупое, надо посоветовать Кипчаку что-нибудь поинтереснее, потом придумаю…
Или этот, Персиваль Безжалостный. Наверняка метит в губернские наполеоны. Ах да, их же тут двое: Безжалостный и его помощник Безымянный… И они близнецы! Как Борис и Глеб, как Кирилл и Мефодий! Как Ромул и Рем! Их сначала вскормила волчица, а потом один убил другого. Только вот не вспоминается, кто кого…»
А вообще история тут есть. Да, есть. Вот и Кипчак памятник кому-то уже ставит. История есть, и он, Гобзиков, ее опишет. Как Нестор Летописец. Ну да, он будет первым! Самым первым! И его будут помнить!
Надо только имя себе придумать нормальное, Гобзиков-Летописец как-то не тянет, как-то потусторонне. Егор-Златоуст – как-то слишком крутовато. А вот Егор-Хранитель это уже… Нормально. Егор- Хранитель и его «Летописец начала царства». Звучит! А сегодняшнее побоище войдет в его книгу одной из славных страниц. «Ледовое Побоище», вот так он назовет главу о нем. Только непонятно, кто победил. И вообще, победил или нет. Но, с другой стороны, на Бородинском поле тоже непонятно, кто победил, а всю войну мы выиграли. И тут – вроде бы Лару побили, но ведь это ничего не значит…
А может, и значит. Для истории.
Гобзикову стало приятно – теперь он тоже стал участником истории. Не какой-то мелкой пошлой истории, а истории большой, настоящей…
– Все.
Гобзиков наткнулся на Кипчака и с трудом пришел в себя. В голове тяжело звенело – то ли от песни- сказки Кипчака, то ли от диких фантазий, пролетевших в мозгу с пердолетной скоростью. Он обвел взглядом ледяные окрестности и бессмысленно спросил:
– Что все?
– Снежные звери… – прошептал Кипчак. – Снежные звери…
– Медведи… – тоже перешел на шепот заледенелый Гобзиков. – Сейчас они нас сожрут…
Медведи собирались. Появлялись. То есть как бы из воздуха возникали, словно стягивался в живые облака крупчатый иней. Во всяком случае, так казалось Гобзикову. Не всех те двое перебили. Да, наверное, всех и не перебить, тут медведей как зимой снега.
– Снежные звери… – повторил Кипчак. – Снежные звери идут…
Кипчак поднял кусок льда, зарядил в пращу, пульнул. Лед попал медведю в голову. Тот отпрыгнул, но не убежал.
– Уходите! – прохрипел Кипчак.
Почти не слышно прохрипел. И сам Кипчак – маленький сугроб с ногами. Они все стали как сугробы.
