великолепном белом коне, чтобы дети могли увидеть отца. Верхом он казался худощавее и здоровее. Иногда он заводил со мной разговор о том, как хорошо бы уйти в отставку. Тогда мы поселимся в каком-нибудь очаровательном селении, поменьше Амбаравы. Норман в это время будет учиться в самой лучшей школе в Голландии.
Каждое утро я лежала на солнце и в конце концов загорела, как туземка; волосы отросли, тело вновь стало худощавым и гибким. Норман все время находился рядом со мной, но Бэнда-Луиза, едва я прикасалась к ней, поднимала крик. Стоило мне взглянуть на девочку, как она отводила глаза в сторону или пристально, немигающим взглядом смотрела на меня. Кати заявила:
— Это старая душа со старой обидой.
Я по нескольку дней не заходила к ней в детскую. Когда я смогла снова выходить в свет, Руди подарил мне два платья, выписанные из Голландии, — одно из желтого шелка, вышитое камелиями, другое из пурпурного бархата с глубоким вырезом и отделанное жемчугом. Я была в восторге от своих нарядов и от всей души поблагодарила Руди.
Ван Рееде и Схут успели закончить свою оперетту, и Алида привела их на репетицию, где я исполняла роль королевы. У меня был хрупкий, очень странного тембра низкий голос — следствие болезни. Со слезами на глазах я объяснила им, что не смогу воспроизвести самую простую мелодию.
Позднее я поняла, сколько артистизма в Ван Рееде. Думаю, не будь он военным, Ван стал бы известнейшим театральным деятелем. Поистине гениальный художник, он с огорчением называл себя «паяц из Маланга».
Роль королевы он переписал заново. Она уже не пела, а только танцевала и слова произносила parlando[19]. Роль была изумительной, и Ван без конца репетировал ее со мною.
— Мне кажется, ты рождена для сцены, Маргерит, — заявил он.
Алида не возражала. «Он любит меня, — говорила она радостно. — Но он полагает, что открыл тебя».
Ван не разрешал мне прочищать горло и пытаться сгладить хриплость моего голоса.
— Ни в коем случае. Так было задумано. Ты наполовину туземка, наполовину королева, полуженщина, полудикарка, не то с Востока, не то с Кавказа. Ты носишь атласные платья и танцуешь босиком! Когда ты разговариваешь, то делаешь это лишь для того, чтобы приказать одному своему подданному лечь с тобой на ложе, а другого послать на плаху. Двигайся, двигайся, не мямли. Держи марку!
Думаю, что своей будущей карьерой я обязана Вану. К остальным участникам спектакля он относился как к любителям. Меня же гонял нещадно, заставляя вновь и вновь отрабатывать свою роль.
— У тебя безупречное чувство ритма, — поучал он. — Это все равно что взять верхнее «до». Лишь один из миллиона обладает подобным талантом. А если он у тебя есть, доверяй ему.
Когда я это усвоила, он стал работать с хореографией. То, что делала я, представляло собой контрапункт для всего остального спектакля. Каждую позу, которую Ван сам изобретал или которую заимствовал у меня, он заставлял фиксировать, держать до боли, до дрожи в коленях. Потом комбинировал их. Вы поняли? Я переходила от одной позиции к другой совершенно свободно, потому что могла сохранять ее сколько угодно времени. Когда Ван репетировал со всей труппой, главенствующую роль играла я, хотя партию принцессы исполняла Алида. У нее было колоратурное сопрано.
В тот период, когда мы репетировали, взглянуть на нас приехал генерал Зейсенис.
— Вы не ревнуете свою великолепную супругу? — спросил он у Руди.
— Моя супруга не давала мне ни малейшего повода для ревности, — отвечал Руди.
— Счастливец, — заметил Зейсенис и посмотрел на меня твердыми, живыми глазами. От его взгляда мне стало жарко.
Занятая собой и своим благоденствием, я невнимательно слушала, о чем говорит генерал с моим мужем. Я понимала, что слова его относятся ко мне тоже, и полагала, что Зейсенис хочет, чтобы я обратила на него внимание. Я очень сильно ощущала его присутствие и старалась не обращать внимание на Зейсениса. Поэтому недомолвки проходили мимо моих ушей. А суть их состояла в том, что в Маланге дела у Руди шли не совсем гладко. До Руди же все доходило слишком медленно. Более того, он был уверен, что Зейсенис им доволен.
— Рад, что он заметил, как я умею ладить с солдатами-туземцами, — сказал, обращаясь ко мне, Руди, — что я стараюсь придерживаться закона, когда возникает какая-нибудь проблема. Меня любят больше, чем моих предшественников! Как я понял, генерал согласен со мной: если в чем-то не уверен, то нельзя рубить сплеча. А что касается моих отношений с местными голландскими властями, он признает, что я, скорее, солдат, чем дипломат. Славный малый, верно?
— Очень, очень славный, — ответила я томно, довольная тем, что мы с Руди одного мнения.
В ту ночь я впервые взяла в свои руки инициативу и соблазнила Руди. Оказалось, мне известно многое, о чем я прежде не задумывалась, и я заставила Руди показать то, что мне раньше даже не приходило в голову.
Я давно спала глубоким сном, когда Руди растормошил меня.
— Где ты всему этому научилась? — спросил он. Лицо у него осунулось, глаза покраснели.
— От тебя, — произнесла я сквозь сон. — Где же еще?
На следующий день он купил мне жемчужные серьги в тон моему бархатному платью, а я ему подарила ониксовые запонки.
В день премьеры, с трудом дождавшись, когда поднимется занавес, я едва не умерла от волнения. Ван был бледен и не в себе. Он взял меня за руку, и обе наши руки увлажнились.
— Ступай и будь моей королевой, — произнес он.
В тот вечер подданными крохотной сцены, на которой я царствовала, стали все зрители. Они готовы были повиноваться любому моему капризу. Конечно, зрительный зал был наполнен друзьями, людьми, расположенными ко мне. Но где-то в середине первого акта, почувствовав контакт с аудиторией, я преобразилась.
— Ван был прав, — проговорила Алида, от души обнимая меня после спектакля. — В тебе действительно есть что-то, этого у тебя не отнимешь.
— Мое имя войдет в историю театра, потому что я открыл тебя, — восторженно заметил Ван.
Все с преувеличенной почтительностью поздравляли меня, но, чтобы не обидеть Алиду, королевой бала выбрали ее. Хотя меня приглашали на каждый танец, я почувствовала, что ко мне относятся со своего рода нарочитым пренебрежением. Дело было вовсе не в низости человеческой натуры, а в реакции зрителей. Огромный успех и оглушительные аплодисменты в мою честь уже прозвучали, и им казалось, что этого достаточно, не вечно же мне царствовать. Но меня это не трогало. И я по очереди танцевала с Ваном, Схутом и Руди. Мои ноги подкашивались от усталости.
Внезапно генерал Зейсенис сказал:
— Прогуляемся по саду.
Пройдя извилистой тропинкой среди кустов японских роз, он привел меня к пруду, на берегу которого стояли живописные скамейки. Завидев генерала, три офицера и парочка, сидевшая на скамье, поприветствовали его и вскоре удалились.
— Вы опасная женщина, Маргарита Мак-Леод, — начал Зейсенис. — Что вы на это скажете?
— Ничего, — ответила я.
— Вы могли бы взять себе в любовники Схута и прочих, — продолжал он задумчиво. — Молодежь будет охотно вскакивать и выскакивать в окна вашей спальни. Но мы можете выбрать и других — тех, кто старше, людей влиятельных и щедрых. Что вас больше прельщает? Плоть молодых юношей, раз уж ваш муж мало на что способен, или общество мужчин вроде меня?
— О чем вы говорите? — произнесла я, пытаясь встать в позу обиженной. — Вы такое мне сказали…
— Отвечайте, — в приказном тоне сказал он.
— Мой сын… — начала я.
— Что вам нужно? — Он нетерпеливо коснулся моей руки.
— Мне нужно… Мне нужно… — ответила я, сама не зная, что нужно. Я не нуждалась ни в хорошеньких мальчиках, ни в могущественных мужчинах. Мне хотелось постоянно ощущать вокруг себя
