жизнь, как я чувствовала во время спектакля, как ощущала это теперь, сидя рядом с Зейсенисом. Но я прежде всего принадлежала Янтье и хотела, чтобы о нас с ним заботились. Как делал это Руди.
— Я вам нравлюсь?
— Да, — призналась я.
— Потому что вы мне так нужны? Или потому, что вы не можете принадлежать мне? Вы добры или жестоки?
— Добра, — убежденно ответила я. Но со вздохом прибавила: — Но в мире, в котором мы живем, трудно быть доброй.
— Да, — подтвердил генерал. — Я даже не вправе просить вас быть ко мне доброй сию же минуту, но все равно пытаюсь удержать вашего мужа здесь ради вас, мадам. Если смогу. Проявить доброту можно лишь во время войны. Ведь тогда все становится преходящим, каждый пребывает под сенью смерти. Вы когда- нибудь видели, как умирает человек?
— Да, — сказала я, сложив руки на коленях.
— Тогда человек становится добрым. Предупреждаю вас, когда начнется война, я приеду и отыщу вас.
— Войн больше не будет, — заявила я.
— Обязательно будут. И будет доброта. Вопреки им. Но не сейчас. Знаешь, в старые времена я воспользовался бы своим droit de seigneur[20] и увел бы тебя против твоей воли из-под носа у Мак-Леода.
— Была бы рада, если бы это оказались именно вы, — смущенно отозвалась я.
Зейсенис коротко хохотнул. Потом положил мне на плечо седую голову и сжал ладонями бедра. Тотчас же отпустив меня, он поднялся.
— Какой великолепной женщиной ты будешь во время войны!
Алида сообщила мне, что генерал Зейсенис всячески старался сохранить Руди его должность в Маланге. Но дела у Руди шли из рук вон плохо, и высшее начальство настояло на его переводе на Суматру.
Это было понижением, но, получив приказ о новом назначении, Руди обрадовался. Он снова стал разговорчивым и заявил, что там будет еще лучше, чем на Амбараве.
— Медан на Сумарте — это то, что надо старому солдату вроде меня, — сказал он. — Я не честолюбив, не люблю ввязываться в политику, да и никогда ее не любил. У меня будешь ты, дети, мой жеребец Кинг и охотничья собака Блэки. А этот чертов ром мне теперь не страшен. Счастливому человеку его бояться нечего.
В марте Руди уехал, а мы остались ждать, пока он подыщет для нас подходящий дом. Писал он каждый день. О том, что одинок, что все в Медане каждый вечер отправляются в «Серкл» пьянствовать и играть в азартные игры, но он остается в гостинице и думает о своей семье. Скоро он подберет дом, и мы к нему приедем. «Твой Руди снова стал самим собой, — писал он. — Руди, который обожает свою маленькую женушку. Маланг, по твоим словам, был злополучным местом, но здесь, в этом чудесном городке посередине джунглей мы будем вместе».
Я решила, что джунгли — это то, о чем я мечтала, и поделилась своей радостью с Алидой и Ваном.
— Там водятся львы, — проговорила я, дрожа от страха и восторга и представляя себе этих больших великолепных кошек, — леопарды и тигры!
— Это недалеко от Борнео, — заметил Ван. — Суматра — подходящее место лишь для змей да аллигаторов. Оставайтесь здесь, Маргерит.
Мои друзья повсюду возили меня, оберегали. Вскоре я перестала скучать по Руди и почувствовала себя молоденькой девушкой. Мы играли в теннис на пару со Схутом и всякий раз выигрывали. Он флиртовал со мною, но так легкомысленно, что я не возражала против его ухаживаний. Каждый вечер вместе ходили в гости.
Чета Ван Рееде поехала в Теемланг, неподалеку от Маланга, и пригласила с собой меня вместе с Кати, Бэндой-Луизой, ее кормилицей и Норманом. Я написала Руди и попросила денег, чтобы приобрести кое-что для Медана, но он прислал короткое сердитое письмо. Я все же поехала, не сообщив Руди, куда еду.
Когда я вернулась, меня ждало письмо, в котором было немного денег. Письмо пролежало несколько дней в Маланге. Город этот все-таки осуществил свою давнишнюю угрозу. Прочла письмо я слишком поздно. Руди велел приезжать немедленно.
Перед отъездом из Сурабаджа, чтобы сесть на судно, отплывающее в Батавию, откуда нам предстояло добираться до Суматры, я отправилась за покупками и истратила деньги до единого цента. Даже на телеграмму не осталось, и я послала Руди открытку.
Упаковывая все симпатичные вещи, которые я купила, я мысленно прощалась с веселой жизнью в Маланге, Янтье гладил меня по мокрым щекам.
— Не плачь, Maman, — повторял он милым голоском. — Не плачь.
— Ах, Янтье, — проговорила я, обнимая своего ребенка. — Живи счастливо! А моя жизнь кончена. Я еду умирать на Суматру, где даже львы и тигры не водятся.
X
ГЕРШИ. 1899 год
Мы сидели на палубе, наблюдая, как юго-западный муссон волнует поверхность Яванского моря. По проливу Бангка под парусами, надутыми ветром, носились лодки. Мы шли вдоль побережья, держа курс на Малаккский пролив, и могли разглядеть в глубине острова болота и джунгли.
— Я ведь никогда не был к северу от экватора, правда? — спросил Янтье.
— А ты знаешь, Янтье, что если станешь выливать воду из ванны, то в Северном полушарии струя будет закручиваться в одну сторону, а в Южном — в другую?
— А если посередине?
— Течет прямо. Буль-буль.
— Я верчусь на юг, — произнес Янтье и стал крутиться вокруг собственной оси. — Я волчок.
— Ты мой обожаемый-любимый-котенок-лапочка, родившийся к югу от экватора. Норман-Янтье- волчок, — ответила я.
Подошли двое мужчин и стали наблюдать за Янтье. Один из них был приземистый голландец в белой льняной паре, а другой — немец с бородкой и усами, подстриженными под кайзера Вильгельма.
— Такая жара, а ему нипочем, — произнес немец, поднимая свой шлем. — Вот пример для туземцев.
— Какой восхитительный мальчуган, — заметил голландец.
Немца звали герр фон Керих, одно плечо у него было выше другого, левый локоть он прижимал к боку, так что кисть болталась. Выяснилось, что его брат женат на моей «кузине» Катринке, падчерице Хельги, моей мачехи, и что они живут в Медане. Мы стали говорить о том, до чего тесен мир, и я сказала, что буду рада увидеться с ней. Герр фон Керих заявил, что он вообще против смешанных браков, но ведь, в конце концов, Катринка родственница султана Дели. Минхеер Схопейс работал в меданском филиале делийской фирмы «Маатсшаппи» и каждый год ездил в Амстердам для участия в табачных аукционах у Фраскатти.
Трапезовали мы вместе в салоне, где обедавшие толковали о том, что туземцы Суматры ленивее яванцев и даже не хотят зарабатывать. Меня предупредили, что наступает пора штормов, и поэтому, ложась спать, нужно покрепче привязываться.
Та ночь была штормовой, и мы с Янтье не спали. Мы с ним затеяли игру: наклонялись то в одну сторону, то в другую и делали вид, будто боимся непрерывного грохота, хотя именно так оно и было. Кати и Бэнда-Луиза лежали спокойно, покачиваясь с боку на бок. Пристегнутые широкими кожаными ремнями, они не просыпались, несмотря на то что трещала мебель в каюте.
