Трехпалым на борту, захват, возвращение на кордон, свою промашку с автоматом… Ну, и так далее, вплоть до приезда обратно в отряд. Конечно, насчет того, что Дуська напоила девок и кочегаров каким-то снадобьем, он тоже рассказал, но при этом заметил, что сам в это время не присутствовал и то, как девки пробуждались и превращались в управляемых кукол, знает только со слов Лизки.
Птицелов на протяжении этого длинного повествования вел себя почти так же, как во время предыдущей встречи. То есть слушал внимательно, не перебивая, записывал на диктофон и ни в малейшей степени не показывал, как он лично относится ко всем этим Юркиным приключениям. По опыту вчерашней беседы Таран ощущал некоторое беспокойство. Тогда тоже казалось, будто раз все кончилось хорошо, то и волноваться незачем. Однако на самом деле по окончании доклада Генрих устроил Юрке крепкий разнос и пообещал весьма серьезные последствия. Вполне могло быть так, что, выслушав все до конца, Птицелов выложит на стол пистолет с одним патроном и скажет: «Разберешься сам. Руки об тебя марать не будут…» Конечно, Таран старался не думать о таком печальном исходе и считал, что никоим образом его не заслужил, но в любом случае его судьба была ему неподвластна. Птицелов на данный момент представлял собой некую промежуточную инстанцию между Тараном и Господом Богом. Во всяком случае, отправить Юрку в мир иной он мог в любое время.
— Все? — спросил Птицын, когда Юрка закончил доклад.
— Так точно.
— Теперь, Юра, я должен перед тобой извиниться. Прежде всего за то, что вынужден был отозвать вертолет в то время, как ты попал в заложники к этой самой Гале. Тут вмешались обстоятельства, которые мы не предусмотрели. О них я тебе докладывать не буду, поскольку тебя они напрямую не касаются. Просто вертолет и группа срочно понадобились в другом месте. И я, вообще говоря, сильно переживал насчет того, что там произошло. Не скрою, было опасение, что ты столковался с этими блатными сыроежками и решил прокатиться в их теплой компании да еще и при хороших деньгах. Если б это было правдой, то я боюсь, мы бы сейчас с тобой так дружески не общались. Во-первых, потому, что они рано или поздно сами бы с тобой разделались, а во-вторых, потому, что предателей у нас не любят. Прикидывали и такой вариант, какой был на самом деле. Я Ляпунову, между прочим, объявил взыскание за то, что он не отправил с тобой на кордон никакой подстраховки и к тому же принял от тебя радио-маячок — это его вина. В общем, мы считали — вероятность того, что тебя убьют, не очень велика. Предполагали, что Галька может быть связана с какой- то группировкой и предложит ей тебя как заложника, за которого можно будет взять выкуп с нашей конторы. Правда, она точно не знала, с какой именно, но догадывалась, что наша фирма не бедная, раз вертолеты может гонять. Чтоб узнать поточнее, она отправилась к своей приятельнице Дуське. Потому что та как-то раз похвалилась, будто имеет у себя снадобье, полностью парализующее волю человека и способное заставить его рассказать о себе всю подноготную. Но, как говорится, все получилось совсем не так. Галька слишком доверилась подружке и рассказала про те денежки, которые ей на халяву достались. Ну, а у той слюнки и потекли… Кстати, Дуська, по-моему, тоже хотела тебя использовать в качестве заложника. Только без посредничества Гальки. А остальных — и Гальку в том числе! — собиралась убирать. Для чего и пригласила Ляха с Вязигой. На всякий случай — допустим, если кто-то из вас с Лизкой и Полиной ее зелье не выпьет. Ну а те тоже на денежки польстились… В общем, все хорошо, что хорошо кончается.
Последние несколько фраз для Тарана откровением не были. Он сам некоторое время назад то же самое говорил Птицыну, только немного другими словами. Однако Генрих Михайлович произнес их так, будто сам до всего догадался путем шибко сложных аналитических умозаключений. Все же начальство любит считать себя умнее подчиненных, тем более если эти подчиненные в сыновья годятся. Опять же, воспитательная мера: я — начальник, ты — дурак… Впрочем, обижаться Юрка не стал. Похоже, на сей раз Птицелов на него не рассержен, ругать его не собирается — и то слава богу. Действительно, Генрих даже похвалить его соизволил:
— Можно считать, что вчера ты действовал очень неплохо. Хотя, конечно, в истории с Трехпалым имело место прямо-таки неприличное везение, да и во всем остальном фарта процентов на девяносто, но увы — бывают случаи, когда люди даже более выгодные ситуации не используют. А ты — молодец, сориентировался. Вопросы есть?
— Насчет Полины и Лизки… — осторожно спросил Таран. — Какие-то решения будут?
— «Какие-то» — будут, — слегка усмехнулся Птицын, — но пока еще ничего конкретного сказать не могу. Ты лучше женой поинтересуйся, а не посторонними девицами, одна из которых, кстати, несовершеннолетняя — даже пятнадцати не исполнилось.
— Между прочим, она, несовершеннолетняя эта, мне жизнь спасла! — заметил Юрка.
— Помню, что ты рассказывал. И то, что она теперь круглая сирота, — тоже помню. Все примем во внимание. Но ты себе этими проблемами голову не забивай. И вообще, о всех этих событиях постарайся забыть. По крайней мере, вплоть до особого распоряжения. И конечно, никому из сослуживцев по «курсантской» группе — ни гугу! В том числе и командирам. Ясно?
— Так точно.
— С завтрашнего дня начинаешь заниматься по обычному распорядку. А остаток сегодняшнего дня можешь проводить по своему усмотрению в пределах городка дивизии. Можешь хоть целый день проспать, можешь к Надежде в госпиталь сходить. По-моему, там с семнадцати до девятнадцати приемные часы в гинекологии. Поддержи морально, а то она уже пару раз сюда звонила, интересовалась, почему ты до сих пор из командировки не прибыл. Зайди по дороге в магазин, если деньги есть, приобрети ей что-нибудь вкусненькое. А если нет — могу выдать.
— Спасибо, — сказал Таран. — У меня еще осталось кое-что…
При этом Юрка чуть не добавил: «…из вчерашней суммы». Но постеснялся наглеть, потому что Птицын был действительно умным человеком и запросто уловил бы в словах Тарана самый едкий сарказм. В общей сумме — остатки денежного довольствия и командировочные — у Юрки в кармане было рублей шестьсот. А вчера, между прочим, он сюда привез такой «багаж», где одних долларов было триста тысяч да еще несколько миллионов деноминированных рублей…
БОЛЬНАЯ ТАРАН
После этого Генрих торжественно объявил, что Таран из изоляции выводится, а потому Милка больше не отвечает за его сохранность и безопасность. Милка вернула Юрке ключ от его «служебной квартиры» и убежала обедать.
До пяти было еще три часа без малого, а в госпиталь даже с учетом попутного захода в магазин можно было максимум добраться за час. Тем более что никаких особых формальностей для выхода из расположения «мамонтов» на территорию дивизии не требовалось. Увольнительные выписывались лишь для тех, кому надо было выходить за КПП. Правда, поначалу, когда майор Авдеев зачислял Тарана с Надькой в отряд, то стращал их тем, что выход за канаву, отделяющую расположение МАМОНТа от остальной территории дивизии, считается самовольной отлучкой, и в военторг можно ходить только в личное время и только строем. Однако уже через пару месяцев эти ограничения были отменены. Если, допустим, кому-то срочно требовалось пробежаться до военторга дивизии, то надо было всего лишь доложить непосредственному начальнику — сержанту.
В общем, особо длительной подготовки к посещению Надежды Юрке не требовалось. Единственно, чего он хотел, так это прибежать в госпиталь ровно к пяти, чтоб посидеть с Надькой полных два часа. Поэтому Таран послонялся из угла в угол, безуспешно попытался подремать на диване, словом, кое-как пересидел полтора часа и, заперев комнату, направился к дежурному, чтоб доложить о своем выходе в городок с разрешения Птицына.
Дежурный об этом разрешении знал, но заставил Юрку расписаться в книге увольняемых, где четко обозначалось, что Таран обязан вернуться в 20.00. На этом все формальности закончились, и Юрка быстрым шагом двинулся через мостик, за канаву.
До военторга от мостика было всего пятнадцать минут ходьбы. Сначала Юрка шел по заметенной снегом асфальтированной дорожке, проложенной между высокими соснами, и она вывела его к бетонному
