— Около королевского замка Балморал на реке Ди?
— Не совсем около.
— Там близко море?
— Нет. Там только река,
— А реки не сравнишь с морем, правда?
— Да, ничего похожего.
Лавди замолчала, задумалась о своем, уткнувшись подбородком в колени.
— Вряд ли я бы смогла жить вдали от моря,
— Это не так страшно.
— Это хуже, чем страшно, — это пытка. Он улыбнулся:
— Неужели?
— Да, Я знаю по себе: когда мне было двенадцать, меня отправили в закрытую школу в Хэмпшире, и я чуть с ума не сошла. Все там было не так. Я чувствовала себя точно на другой планете. Все казалось чужим: дома, живые изгороди, даже небо. Оно как будто давило на меня своей тяжестью. Меня мучили ужасные головные боли. Наверно, я бы умерла, если бы осталась там.
— Но вы не остались?
— Нет. Я продержалась полтрнместра, а потом уехала домой. Убрала. И с тех пор училась здесь.
— В здешней школе? — Да, в Пензансе.
— А сейчас?
— Я закончила школу.
— И что теперь?
— Бог его знает, — пожала она плечами, — Афина после школы поехала в Швейцарию, Я бы тоже могла. А с другой стороны, если начнется война, я уже не смогу.
— Понимаю… Сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Вы еще молоды для призыва.
— Какого призыва?
— Призыва на войну, на службу для штатских. Работа на производстве оружия, военного снаряжения…
Лавди была в ужасе.
— Я не собираюсь стоять у конвейера и делать пули! Если я не поеду в Швейцарию, то никуда не уеду отсюда. Случись война, так и здесь будет очень трудно не растерять мужества и держаться твердо. Тут, в Нанчерроу. А разве смогу я держаться твердо в Бирмингеме, в Ливерпуле или в Лондоне? Да я с ума сойду.
— Может быть, вам так только кажется, — успокаивал ее Гас, уже жалея, что вообще завел об этом речь.
С минуту она предавалась печальным мыслям, потом спросила:
— Как вы думаете, будет все-таки война?
— По всей вероятности.
— И что будет с вами?
— Меня призовут.
— Сразу же?
— Да. Я солдат территориальной армии. «Гордонские горцы»[62] , это наш местный полк . Я записался туда в тридцать восьмом году, после того как Гитлер вступил в Чехословакию.
— Что значит — территориальная армия?
— Это армейские резервные части, их набирают из добровольцев, проживающих в данной местности.
— Вас обучили?
— В известной мере. Каждое лето я проводил по две недели в учебном лагере территориальной армии. Теперь умею стрелять из винтовки.
— Немцы тоже умеют.
— Да. В том-то вся и штука.
— Эдвард будет летчиком ВВС.
— Я знаю. Можно сказать, что мы оба разглядели во всем происходящем зловещие предзнаменования.
— Как же Кембридж?
— Если беда нагрянет, мы туда уже не вернемся. С выпускными экзаменами придется подождать.
— До конца войны?
— По всей видимости.
— Какая обидная трата времени! — вздохнула Лавди и после недолгого раздумья поинтересовалась: — Неужели все в Кембридже разделяют ваши с Эдвардом чувства?
— Нет, конечно. В студенческой среде встречаются самые разные политические настроения. Есть и такие крайне «левые», которым осталось только шаг шагнуть, чтобы превратиться в ярых коммунистов. Самые смелые из них уже сражаются в Испании.
— Какие храбрецы!
— Да, храбрецы. Не очень много здравого смысла, но потрясающая храбрость. Другие полагают, что все спасение — в пацифизме. А есть и настоящие страусы, которые прячут головы в песок и ведут себя так, словно ничего скверного не может произойти в принципе. —Он неожиданно рассмеялся, вспомнив о чем- то. — Есть у нас совершенно невозможный парень по имени Перегрин Хейзлхёрст…
— Не верю. Таких имен и фамилий просто на свете не бывает!
— Клянусь, его правда так зовут! Частенько, когда ему нечем заняться, он отыскивает меня и великодушно позволяет мне угостить его выпивкой. Все, что он говорит, банально до крайности, а стоит поднять серьезный вопрос, как он поражает беспечностью, доходящей просто до безумия. Как будто новая война не важнее матча по крикету или игры в «пятерки» в Итоне[63] , где Перегрин маялся в отрочестве.
— Может быть, он просто притворяется. А в душе так же полон дурных предчувствий и страхов, как и все мы.
— Вы имеете в виду истинно английское хладнокровие? Каменное лицо вопреки всему? Сдержанность, что бы ни случилось?
— Не знаю. Вероятно.
— Меня эти характеристики выводят из себя. Мне тут же вспоминается Питер Пэн, размахивающий своим маленьким мечом и готовый сразиться с Капитаном Хуком.
— Я ненавидела Питера Пэна, — заявила Лавди, — просто не выносила эту книгу.
— Какое совпадение, я тоже. «Смерть — это будет чертовски увлекательное приключение». Должно быть, самая большая глупость из всего, когда-либо написанного человеком.
— Не думаю, что умереть — это приключение. И вряд ли тетя Лавиния так считает. — Лавди замолчала, потом спросила. — Который час?
— Половина пятого. Почему вам не купят часы?
— Покупают, только я вечно их теряю. Наверно, нам пора назад. — Она проворно поднялась, вмиг загоревшись нетерпением. — Скоро остальные уже должны вернуться. Я очень надеюсь, что не случилось ничего страшного.
Что ни скажи в ответ на это, все будет звучать бледно и бессмысленно, решил Гас и промолчал. Он поднялся на ноги и тотчас ощутил силу ветра, от которого не спасал даже толстый шерстяной свитер.
— Тогда пойдемте. И как насчет умеренного темпа на этот раз? Он произнес это веселым, беспечным тоном, хотя и понимал, что сейчас не время для шуток. Впрочем, Лавди все разно не слушала. Она отвернулась от него, будто не желая расставаться со скалами, с чайками, с бурным морем и возвращаться к реальности. И в этот момент Гас увидел… не Лавди, а девушку с картины Лоры Найт, репродукцию которой он когда-то тайком вырезал из журнала «Студия». Даже одета она была точно так же: поношенные