увеличивающейся луже воды, стекавшей с подола; волосы облепили ее лицо и шею. Джорджу Даеру, в отличие от нее, мокрая одежда, казалось, ничуть не мешала.
— Вы, наверное, к такому привыкли, — сказала Селина и попыталась выжать на себе платье. — А главное, не было никакой нужды мокнуть. Мы могли преспокойно переждать грозу у Рудольфо. В дом бы он нас впустил...
Джордж со стуком поставил стакан на стол, подошел к лестнице и, перескакивая через две ступеньки, поднялся на антресоли.
— Держи, — сказал он и бросил вниз пижаму. — И это. — За пижамой последовал купальный халат. Затем послышался звук выдвигаемого ящика и восклицание: — И это! — С антресолей слетело полотенце. Потом появился он сам и, держась за перила и глядя на Селину сверху вниз, сказал: — Иди в ванную. Сними с себя все, хорошенько разотрись и переоденься.
Селина подняла вещи, которые он ей бросил. Когда она открывала дверь ванной, через перила перелетела мокрая рубашка, а следом за ней насквозь промокшие туфли на веревочной подошве. Селина торопливо проскользнула в ванную и заперла за собой дверь.
К тому времени, как она вышла, обсохшая, в пижаме и халате, которые, конечно, были ей велики, с головой, обмотанной полотенцем, в комнате произошла разительная перемена. Огонь в камине ярко пылал, в нескольких местах стояли горящие свечи в старинных бутылках из-под вина, из приемника лились звуки фламенко, а Джордж Даер не только переоделся, но и побрился. На нем теперь был белый пуловер, синие саржевые брюки и красные кожаные шлепанцы. Он сидел перед очагом спиной к огню, читая английскую газету, и с виду ничем не отличался от наслаждающегося покоем джентльмена в собственном загородном доме. Когда появилась Селина, он поднял на нее глаза.
— А вот и ты.
— Что делать с мокрыми вещами?
— Брось на пол в ванной. Хуанита утром приведет их в порядок.
— Кто такая Хуанита?
— Моя горничная. Сестра Марии. Ты знаешь Марию? У нее в деревне бакалейная лавка.
— Мать Томеу.
— Значит, с Томеу ты уже познакомилась.
— Да. Он нам показал дорогу.
— В корзине, которую принес Томеу, оказался цыпленок. Он уже жарится на вертеле. Посиди возле огня — согреешься. Я тебе налью чего-нибудь выпить.
— Я не хочу пить.
— А ты вообще когда-нибудь пьешь?
— Моя бабушка этого не одобряла.
— Твоя бабушка... прости, но это звучит, как старая ведьма.
Селина невольно улыбнулась.
— Вот уж чего про нее нельзя сказать.
Ее улыбка удивила Джорджа. Не спуская с Селины глаз, он спросил:
— В какой части Лондона ты живешь?
— Куинс Гейт.
— Куинс Гейт... Неплохой район. Надо думать, няня водила тебя гулять в Кенсингтонский парк?
— Да.
— Братья или сестры у тебя есть?
— Нет.
— А дяди и тети?
— Нет. Никого нет.
— Вот почему тебе так отчаянно хотелось иметь отца.
— Почему отчаянно? Просто хотелось.
Джордж повертел в руке стакан, глядя на всколыхнувшуюся желтоватую жидкость.
— Знаешь, со мной такое случалось... дорогие мне люди оставались живыми, покуда... покуда не являлся какой-нибудь болван, обожающий совать нос в чужие дела, и не сообщал, что они умерли.
— Мне сказали, что мой отец умер, много лет назад.
— Знаю, но сегодня повторили в очередной раз. И убил его я.
— Не нарочно ведь.
— Какая разница! — И добавил, уже мягче: — Тебе обязательно нужно выпить. Чтобы согреться.
Селина отрицательно покачала головой, и Джордж не стал настаивать, однако почему-то почувствовал неловкость. Он привык к обществу Франсис, которая сама наливала себе стакан за стаканом, даже если к концу вечера у нее все начинало плыть перед глазами и появлялась охота по малейшему поводу затеять скандал; на следующий день, правда, голова и взгляд были такие же ясные, как всегда, и о вчерашнем напоминало лишь легкое дрожание рук, когда она закуривала десятую за утро сигарету. Но эта девочка...
Джордж искоса наблюдал за Селиной. Кожа у нее на лице была цвета слоновой кости, без малейших изъянов. Она сняла с головы полотенце и энергично вытирала волосы, открыв трогательную и незащищенную, как у ребенка, шею.
— Что мы будем делать? — спросила она.
— В каком смысле?
— В смысле денег. Нужно ведь расплатиться с Рудольфо и отправить меня обратно в Лондон.
— Не знаю. Надо подумать.
— Я могу послать телеграмму в свой лондонский банк, и они мне что-нибудь пришлют.
— Да, конечно.
— Сколько времени это займет?
— Дня три-четыре.
— А может, стоит снять номер в гостинице?
— Сомневаюсь, чтобы Рудольфо тебя пустил.
— Знаете, я его нисколько не осуждаю. Тони — даже трезвый — на кого угодно может нагнать страх. А в пьяном виде и подавно.
— Не думаю, что Рудольфо его испугался.
— В таком случае... куда же мне деваться?
— Как куда? Оставайся здесь. На Matrimoniale. Я переберусь на «Эклипс» — конечно, когда погода исправится; да и на тахте мне спать не впервой.
— Нет уж, на тахте буду спать я.
— Как тебе будет угодно. Мне совершенно все равно. К сожалению, в Каса Барко не слишком много удобств, но тут я бессилен. Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь доведется принимать у себя свою дочь.
— Я вам не дочь.
— Тогда условимся, что ты — Джордж Даер младший.
7
Шесть лет назад, когда Джордж Даер только поселился в Кала Фуэрте, к нему явилась незнакомая женщина, которая прямо с порога с большим достоинством сообщила, что хочет у него работать. Это была Хуанита, жена фермера из Сан-Эстабана, мать четверых детей, учившихся в деревенской школе. Семья жила очень бедно, Хуанита нуждалась в работе, но, обладая гордым и независимым характером, ничего не могла подобрать себе по вкусу. У этой маленькой, коротконогой, но крепкой и привыкшей к тяжелому деревенскому труду женщины были живые темные глаза и обаятельная улыбка, которую портило лишь то, что она никогда не чистила зубы.
